Дама с букетом гвоздик

Он вел машину медленно и молчал. Сидя рядом с ним с закрытыми глазами, чувствуя, как поток воздуха невероятно освежает онемевшее лицо, Энн была благодарна Прескотту за внимание. У нее оставалось время прийти в себя до госпиталя. Она надеялась, что главная медсестра не попросит ее немедленно приступить к дежурству.

Но когда при въезде в город Энн открыла глаза, она увидела, что они направляются не в «Хеппертон». Еще до ее быстрого вопросительного взгляда Прескотт прочитал ее мысли и решительно сказал:

– Я везу вас к себе домой. Вам перед госпиталем надо немного отдохнуть и поесть. Кроме того, у вас на лице рана.

– Я должна быть в палате к десяти часам, – неуверенно ответила она.

Он рассмеялся. Смех обнажил крепкие белые зубы, осветив смуглое лицо, отчего на нем появилось открытое мальчишеское выражение, впрочем мгновенно исчезнувшее. Коротко, как будто сожалея о своей инициативе, он сказал:

– Не говорите глупостей, пожалуйста! – и повернул машину на Роял-террас, представлявшую собой тихий ряд высоких, выбеленных солнцем домов, вдали от уличного движения.

Ближе к середине длинной череды георгианских фасадов, щедро отмеченных достоинством и традициями, Прескотт остановил машину и помог Энн подняться с сиденья. Он достал из кармана ключ, взбежал по ступенькам и впустил ее в свой дом.

– Ложитесь. – Он кивком указал на кушетку. – Сейчас принесу вам бокал шерри. Судя по вашему виду, это не помешает.

Он вышел из комнаты и через мгновение вернулся с графином и двумя бокалами. Налив ей немного, он посмотрел, как она пригубила вино, затем наполнил свой бокал.

– Мне это тоже не помешает, – сказал он, разглядывая вино на свет. – Шутка ли – пять часов на этой задымленной кухне. Но оно того стоило. Теперь их долечат. А иначе я бы и двух пенсов не дал за их шансы выжить. – Он пристально посмотрел на нее. – Я глубоко благодарен вам, сестра, – за то, что вам, вероятно, и в голову не приходит, – за верную оценку ситуации, за вашу помощь, ваше мастерство и мужество.

Он помолчал, как бы раздумывая, следует ли ему раскрывать смысл своих слов. Затем, приняв внезапное решение, Прескотт продолжил:

– То, что мы сделали сегодня утром, получит невероятную огласку. Возможно, вы вспомните мои слова, когда увидите вечерние газеты. Я не хочу, чтобы вы неправильно меня поняли. Огласка мне очень нужна, только отнюдь не из дешевой корысти. Я хочу этого для дела моей жизни, для клиники, в открытии которой пытаюсь убедить нужных людей. Сенсация – да простится мне это дурное слово, – вызванная нашей утренней работой, больше убедит тех, на кого я рассчитываю, особенно моего друга Мэтта Боули, чем миллион обычных операций в миллионе обычных операционных.

Он поднялся и начал, не останавливаясь, расхаживать взад-вперед быстрыми шагами.

– Должен сказать вам, сестра, что я хочу открыть хирургическую клинику мозга, центр, специализирующийся на поражениях мозга и центральной нервной системы. Это цель всей моей работы. Возможно, вы этого не знаете, но каждый год мы теряем тысячи жизней из-за того, что у нас нет специализированных средств для операций на головном мозге, потому что некоторые отставшие от времени тупицы убеждены, что внутричерепная хирургия невозможна. Что ж! Я собираюсь создать такую клинику, даже если это будет стоить мне жизни.

Он внезапно замолчал, прекратил расхаживать по комнате и откинул назад прядь волос, упавшую на лоб.

– Простите. У меня не часто бывает такой хороший слушатель. Я забыл, что вам пора перекусить.

Доктор Прескотт сказал, чтобы она не вставала, и попросил свою экономку принести маленький круглый столик. На обед им подали горячий бульон, холодную курицу и сердечки кресс-салата, а затем крем-суфле. Энн уже много месяцев не пробовала ничего вкуснее. Взбодрившись от вина, она почувствовала, что голодна, – ведь она ничего не ела со вчерашнего вечера.

Прескотт снова принял строго официальный вид. Он наблюдал за ней – ему было важно, чтобы она хорошо поела и набралась сил, но теперь в его отношении к ней не чувствовалось ни тепла, ни участия.

– Вы наверняка понимаете, – заметил он довольно бесцеремонно, – что у меня нет цели принимать дома медсестер «Хеппертона». Я испытываю крайнее презрение к врачам, позволяющим себе устанавливать – я бы сказал – личный контакт, в самом прямом смысле этих слов, с медсестрами, с которыми им приходится работать.

Энн кивнула:

– У врача своя работа, а у медсестры – своя. Почему они должны встречаться на какой-то другой почве?

Он рассеянно крошил хлеб:

– Но сегодня исключительные обстоятельства. И мы действительно встретились на профессиональной почве. Ваша работа была поистине великолепна.

Наступило молчание; затем, видя, что Энн закончила есть, Прескотт заявил:

– Если вам сейчас получше, я мог бы заняться вашим лицом. У вас на виске рваная ранка. Если не зашить ее, то останется шрам.

Он встал и принес из своей приемной стеклянный поднос, потом промыл порез спиртом, обезболил его и, почти незаметно для Энн, наложил два тонких шва.