Дама с чужими собачками

И только Павел ничего не сказал: он долго и внимательно рассматривал рисунок.

Глава семнадцатая

Как только они вошли в дом писателя, Иван Андреевич тут же заявил, что гости пришли как раз к обеду. Но Кудеяров попросил подождать немного, взял у Карсавина ключ от особняка Марины и направился туда. Включил котел, потом принес охапку дров и сложил у камина на случай, если Нина попросит растопить его. Огляделся по сторонам, узнавая стены и мебель — ничего здесь не изменилось с того времени, когда он был здесь в последний раз, когда все вокруг дышало любовью. Но сейчас он осматривал знакомое пространство с совсем другим чувством. Словно навсегда прощался со всем этим. Потом зашел в гостевую комнату, достал из шкафа постельное белье. Выглянул в окно, за которым был близкий темный лес. Поднялся на второй этаж, обошел комнаты, заглянул в кабинет Марины. Подошел к рабочему столу и увидел на нем свою фотографию в золоченой рамке. Взял ее в руки, посмотрел на себя, улыбающегося и счастливого, потом вынул снимок, спрятал во внутреннем кармане, а рамку вернул на место.

Потом он постоял во дворе, увидел прыгающих воробьев и синичек, снова вошел в дом. В кухонном шкафчике нашел неполный пакет ячневой крупы, вышел с ним и высыпал полностью в пустую кормушку, которую сам же и смастерил пару лет назад. Все тогда было близким и родным: этот двор, этот дом, этот лес, эти птички и Марина — такая любящая и преданная. Но теперь это все далеко-далеко и останется далеким, даже если он будет бывать у Карсавина, до дома которого с полсотни шагов.

Он вернулся и, когда вошел, услышал голос хозяина:

— А вы хоть раз видели постановки нашего, то есть вашего теперь уже, народного театра? А уже с критикой нападаете.

— Да я не критикую, — начала оправдываться Нина, — я просто сказала, что репертуар у вашего народного театра какой-то странный: «Гнездо глухаря», «Утиная охота», «Пролетая над гнездом кукушки»…

— Это потому, что руководитель театра — Витя Корольков — по совместительству еще и председатель районного общества охотников, — объяснил Карсавин. — А вообще пьесы, которые он ставит, прекрасные. Да и сам Витя человек талантливый, он режиссер по образованию и призванию, но не пробился в профессии, не умеет работать локтями. Зато как сейчас делу отдается! Как работает с актерами! Они у него не просто двигаются по сцене, они живут там… Они смеются и плачут по-настоящему, не притворяясь. Желающих попасть в его труппу много. Он никому не отказывает: у него на каждый спектакль по два или три состава. К нему пришла женщина с рынка и сказала, что всю жизнь мечтала стать актрисой.

— Незамерзайка? — удивился Павел.

— Нет, Теплушка. Она играла Полину Андреевну Шамраеву в «Чайке». Сначала мне показалось, что она столбом стоит, а потом гляжу, как рыночная торговка Теплушка играет глазами, как она следит за каждым действующим лицом, как сопереживает всем, а потом в нужный момент заплакала, что вообще не по роли… Ей бы стати добавить, и она могла бы играть Гертруду в «Гамлете» в любом профессиональном театре. Господа, друзья, мы не знаем свой народ. Многие из нашего круга относятся к этим, как им кажется, простым людям с высокомерием и пренебрежением. И не знают эти самовлюбленные выскочки, насколько талантлив наш народ, к которому они не хотят себя относить. Они считают себя элитой, таковой не являясь ни в коей мере. Для меня важно, когда простой труженик, который возвращается домой вечером, простояв у фрезерного станка смену, а то и полторы, уставший и голодный, первым делом присаживается к столику пятилетнего сына или дочери, рисует для ребенка какие-то картинки — лошадок или кошечек. И нет для этого гения большего счастья. И для меня нет большей радости, что есть такие люди. Вот они самая настоящая элита. Те, которые растят хлеб, создают космические корабли и лучшее в мире вооружение — ими надо гордиться, а не теми уродами, которые, нанеся косметику на свои распухшие от пьянства лица и натянув колготки, кривляются на сценах под фонограмму. А политики! В девяностые, когда я был в фаворе, один бо-ольшой политик пригласил меня в Москву на свой день рождения. Сказал, что вопрос о присуждении мне Государственный премии практически решен. И тут же попросил написать про себя любимого роман, в некоторой степени биографический, но чтоб людей за душу брало. Он меня попросил… Вернее, ласково приказал: «Напиши так, чтобы и дураку понятно было, какой я великий человек!» Это он свой народ, то есть наш с тобой народ, дураками считает.

Иван Андреевич замолчал и вздохнул.

— Написали? — поинтересовалась Нина.

— Нет. Тогда же и отказался, сказал ему, что фантастика не мой жанр. А я еще на всеобщее посмешище явился на его праздник в пиджаке, к которому привинтил два ордена Красной Звезды! А там у каждого гостя чемоданы орденов, не понятно за что полученных.

— Успокойся, Ваня, — попросил Кудеяров.

— Да я спокоен как танк. Пройдем в столовую. Обед ждет на плите. Только предупреждаю: ответственности за качество не несу никакой — жратву доставили из местного ресторана.