Дама с единорогом

— А вино будет? — оживился Клиффорд и с видом знатока добавил: — Только настоящее, а не это пойло, разбавленное водой.

— Будет. Толстяк Уилфред обещал прикатить целую бочку из погребов Норинстана.

— Хорошо бы ещё ко всему этому кабанчика…

— Уже жарится. Мои пройдохи исхитрился добыть одного с утра, — самодовольно улыбнулся Леменор. — Ну, идёте?

— А как же! Фанни не простит мне, если я не навещу её сегодня. Она танцует и поёт так, что ангелы заслушаются! С ней придёт маленькая колдунья Кэрри, та самая, из-за которой намедни Меридуш и Огден чуть не убили друг друга.

— Хотел бы я познакомиться с этой чертовкой! — протянул баннерет. Он прищурился от предвкушения приятного соседства доброй еды и хорошенькой женщины.

— Вот и славно! — хлопнул в ладоши барон. — Долой всё, что мешает людям пить и веселиться!

Глава XXXIV

Восточный ветер разносил по двору старую солому. Джуди, спотыкаясь и путаясь в юбках, стрелой вылетела из амбара и с суковатой палкой набросилась на плешивого человека, с нескрываемым интересом посматривавшего на пёструю курицу, бродившую у конюшни.

— А ну, пошёл отсюда, собачий сын! — Служанка налетела на него и прошлась толстой веткой по спине. — Мало нам вас, дармоедов…Ступай прочь, возвращайся, откуда пришёл!

— Совсем взбесилась, кошка дранная! — Он ловко увернулся от очередного удара. — Уже знакомых не узнаёшь?

— Не знаю я тебя и знать не хочу!

— Джиби я, от сеньора Леменора.

— От баннерета? — От неожиданности девушка выронила палку.

— От него. На словах велено кое-что баронессе передать. Пустишь?

— Ладно, — смилостивилась она, — сходи на кухню, может, у Элсбет осталось чего от завтрака. А потом я тебя к госпоже позову. Только ты, это, веди себя прилично!

Графиня сидела у окна и зашивала нижнюю юбку из кэнсила, когда Джуди сообщила ей о появлении Джиби и его горячем желании поговорить с ней. Жанна сначала нахмурилась, а потом улыбнулась:

— Хорошо, приведи его сюда.

— Как Вам будет угодно, госпожа.

Графиня выслушала его наедине, потом позвала Джуди и велела его накормить.

— Так я уже осмелилась…

— Шустрая же ты у меня! Хочешь, я тебе расскажу, что велел передать баннерет?

— Если пожелаете. — Конечно, ей хотелось.

Жанна откинулась на подушки и наспех пересказала нехитрое послание, упустив пару деталей; служанка слушала её с пристальным вниманием. Конечно, ни слова о Метью. А ведь от него не было вестей с прошлого года!

— Ты счастлива за меня? — тихо спросила Жанна.

— Если Вы счастливы, то и я. Дайте-ка мне Вашу работу, я доделаю.

Это точно, лучше самой доделать. Графиня сейчас расчувствуется — значит, за работой следить не будет. А шов должен быть аккуратным, ровным.

— Бери. Джуди, я не знаю, право, не знаю… — пробормотала Жанна. — Я не знаю, счастлива ли и должна ли быть счастлива. Иногда проснусь ночью — будто давит, давит мне что-то грудь…

— У знахарки спросить?

— Это не хворь, Джуди, это грех! Так грехи к земле давят. А потом думаю, что и нет греха…Да, тебе не понять!

— Куда уж мне, деревенской дуре! — усмехнулась Джуди, раскладывая на коленях рваную юбку. — Говорить со мной о Ваших делах всё равно, что с чёртом о спасении души.

— Не болтай глупостей! — одёрнула её госпожа.

Она нахмурилась и холодно приказала:

— Принеси рубашку из кмента: к ней нужно пришить тесьму.

— Какую тесьму, госпожа? — в недоумении переспросила служанка. — Разве что от старой камизы отпороть.

— Так отпори, — буркнула Жанна. — Да поживей!

Джуди укоризненно посмотрела на неё, но побоялась напомнить о привезённом графом Норинстаном полотне для рубашек. В последнее время говорить с ней обо всем, связанном с графом, стало опасно. Служанка помнила о Нетти, вскользь спросившей, не проветрить ли немногую оставшуюся в Уорше одежду господина. Жанна тогда переменилась в лице и оттаскала бедняжку за волосы.

Джуди видела только внешнюю сторону поведения госпожи и даже не подозревала, какую мучительную борьбу вели между собой её разум и сердце.

Любовь… Странное чувство, появляющееся из ниоткуда и исчезающее в никуда. Оно — хрупкий материал. Слишком хрупкий. Доводы для этого вовсе не должны быть железными, главное — собственными.

Неизвестно, когда в сердце дочери Джеральда Уоршела зажёгся новый огонёк, но для того, чтобы он превратился в пламя, нужна была соответствующая почва. Формировалась она медленно, по песчинке, и становилась тем плотнее, чем больше делал ошибок баннерет Леменор.

Потом началась валлийская компания; Жанна на время осталась наедине с мачехой, а в одиночестве поневоле больше думаешь о себе. Ей надоело ждать Артура, захотелось ясности, внимания к себе. На расстоянии вытянутой руки был граф Норинстан, и Жанна в шутку сказала себе: «А почему бы и нет?». А потом оказалось, что не в шутку, а всерьёз. Образ баннерета поблёк, и, как она ни старалась, больше не представал ей в божественном ореоле.

Время — слишком большое испытание для романтического чувства; оно нуждалось в подпитке, а подпитки не было.