Дама с рубинами

Глава тринадцатая

Ночью в окрестности бушевала первая октябрьская буря. Всю ночь она выла и бесновалась, не переставая, над городом, а на рассвете понеслась– по улицам.

Советница была очень раздосадована: ее нежные ноги ослабели, и она не решалась выходить из дома при сильном ветре, так что приходилось отложить визиты в городе, которые она хотела делать сегодня с вернувшейся внучкой.

А Маргарита была очень довольна тем, что освободилась и могла заниматься, чем хотела. Она – сидела в гостиной бабушки и помогала ей вышивать великолепный ковер, который предназначался в подарок Герберту на елку, как ей было таинственно сообщено, а потом, должен был лежать в доме молодых перед дамским письменным столом. И Маргарита своими проворными пальчиками неутомимо вышивала букеты, по которым будут ступать ноги прекрасной Элоизы.

В четыре часа вернулся со службы господин ландрат. Его кабинет был рядом с гостиной, и в продолжение некоторого времени было слышно, как туда входили и выходили люди. Чиновник принес бумаги, жандарм сделал доклад, послышались голоса просителей, и Маргарита подумала, как теперь глубокая, всегда строго охраняемая тишина в верхнем этаже старого купеческого дома нарушается жильцами, которые не носят фамилии Лампрехт.

Несмотря на бурю, в ту самую минуту, когда окна зазвенели от налетевшего порыва ветра, из Принценгофа была принесена прелестно убранная корзина фруктов. Советница так обрадовалась этому знаку внимания, что у нее даже задрожали руки. Богато одарив и отпустив посланного, она поспешно прикрыла работу и позвала сына.

Ландрат остановился на минуту на пороге, точно был удивлен, что его мать не одна, потом подошел ближе, поклонившись по направлению к окну, где сидела Маргарита.

– Здравствуй, дядя! – ответила она с ласковым равнодушием на его поклон, продолжая вышивать видневшийся из-под покрышки угол ковра.

Он слегка сдвинул брови и рассеянно взглянул на корзинку, которую держала перед ним мать.

– Странная идея гнать человека в такую погоду в город, – сказал он, – точно бы это не успелось.

– Нет, Герберт! – прервала его советница. – Фрукты только что сорваны и потеряли бы аромат, если бы полежали. К тому же ты знаешь, что там не пропустят и дня, чтобы не напомнить о своем существовании. Какие чудные фрукты! Хочешь, я положу тебе груши и виноград на тарелку?

– Очень благодарен, милая мама! Ешь их сама. Я не хочу тебя лишать того, что ты так любишь, – это было прислано тебе одной.

С этими словами он вышел из комнаты.

– Он обижен, что внимание оказано не прямо ему, – прошептала советница на ухо внучке, взяв очки и вновь садясь за работу. – Боже, да разве может, разве смеет Элоиза, действовать так открыто. Да, дитя, ты сама скоро испытаешь, что такое ревность! – прибавила она шутливо, поддразнивая ее, и возвращаясь к теме прерванного посланием разговора. Ей хотелось выудить у внучки признание насчет письма Виллингена.

Маргарита сожгла его еще вчера вечером и отправила отказ, но не проронила об этом ни слова. Она отвечала с дипломатической кротостью, внутренне возмущаясь, что старая дама так громко и непринужденно произносила имя отвергнутого жениха, как будто он принадлежал уже к их семейству. Это ее тем более оскорбляло, что неплотно притворенная дверь в соседнюю комнату все шире и шире приоткрывалась и тот, кто там был, мог слышать от слова до слова ее неосторожную болтовню.

Бабушка, правда, сидела спиной к двери и не могла знать, что она открыта, пока шум в соседней комнате не привлек ее внимания и не заставил обернуться с удивлением.

– Тебе что-нибудь нужно, Герберт? – крикнула она ему.

– Ничего, мама! Позволь только не затворять двери, у меня сегодня так натопили в комнате.

Советница тихонько рассмеялась и покачала головой.

– Он думает, что мы говорим об Элоизе, а это, разумеется, для него лучшая музыка, – прошептала она внучке и сейчас же начала говорить о Принценгофе и его обитательницах.

Вскоре начало темнеть. Работа была свернута и отложена, вместе с тем прекратились и преувеличенные рассказы бабушки. Маргарита вздохнула свободно и поспешно с ней распрощалась.

Ей не надо было откланиваться, обращаясь в соседнюю комнату, так как дверь давно была тихо притворена изнутри.

Сходя с лестницы, Маргарита увидела стоящего у окна отца. Буря налетала на его широкую грудь, трепала густые волнистые волосы.

– Сойдешь ли ты! – кричал он, стараясь заглушить шум бури и махая рукой во двор.

Дочь подошла к нему, он вздрогнул и быстро повернул к ней свое взволнованное лицо.

– Сумасшедший мальчик хочет сломать себе шею, – сказал он сдавленным голосом, показывая на открытую галерею пакгауза.