В зале, где стоял рояль, шторы были спущены, за их прозрачной тканью нельзя было заметить никакого движения; по-видимому, все неподвижно слушали игру. Но три окна соседней комнаты, близ которой остановилась молодая девушка, не были занавешены. Яркий свет люстр лился через оконные стекла и заставлял выступать из глубины комнаты, смотревшие со стен княжеские портреты. Это была столовая; здесь проходил обед после помолвки и теперь два лакея убирали со стола, рассматривая на свет недопитые бутылки и допивая оставшееся в рюмках вино.
Заключительные аккорды музыкальной пьесы давно замолкли, а Маргарита все еще стояла около одной из низкорослых шаровидных акаций, которые через определенные промежутки прерывали шпалеры роз. Ветер отбросил ей волосы со лба и висков и осыпал ее хлопьями снега, падавшими с жестких ветвей деревца. Но она этого не чувствовала. Сердце ее стучало, как молот, дыхание спиралось в груди, а горячий взгляд безостановочно, блуждал по всем незанавешенным окнам – в одном из них должна же была, наконец, показаться счастливая пара.
Какое безумие стоять здесь в бурю и непогоду – и ждать смертельного удара!
Вдруг отворилась дверь на противоположном конце дома, из слабоосвещенных дверей вышел мужчина и стал спускаться с низкого крыльца, между тем как за ним запирали дверь.
На минуту застигнутая врасплох девушка как бы окаменела от испуга. Шпалера роз мешала броситься через лужайку и скрыться в темноте далекого поля, для этого ей надо было прежде пробежать всю длинную, ярко освещенную площадку перед домом. Но выбора не было, она уже была замечена, и только быстрота ног могла спасти ее от неизбежного унижения. И Маргарита помчалась по площадке и, достигнув проезда к западному крылу замка, бросилась через него в поле.
Ветер подхватил ее и понес, как снежинку, облегчая бегство, но ни он, ни быстрота ног не могли ее спасти – шаги преследующего мужчины приближались. Дорога стала скользкой, она поскользнулась, упала на одно колено и в ту же минуту почувствовала с невыразимым ужасом, что ее обхватила и подняла сильная рука.
– Наконец-то ты мне попалась, пересмешница! – воскликнул Герберт, обнимая и другой рукой задыхающуюся и трепещущую всем телом девушку. – Посмотрим, как-то ты теперь от меня вырвешься. Я тебя не выпущу добровольно. Неосторожно попавшая в мои сети насмешница по праву принадлежит мне! Неужели это действительно ты, Маргарита? А пришла-таки «в дождь и в бурю», – продекламировал он дрожащим от сдерживаемого ликования голосом.
Напрасно старалась она высвободиться, он только крепче прижимал ее к себе.
– О боже, я хотела.
– Знаю, чего ты хотела, – прервал он ее почти со слезами сказанные слова. – Ты хотела первая поздравить дядю и для этого бежала в бурю и непогоду по пустынным полям, забыв даже накинуть теплый платок на свою безумную головку, так велико было твое рвение. И, тем не менее, ты прилетела понапрасну и вдобавок не сможешь выполнить это, если не захочешь, чтобы мы вернулись в замок, – Приветствовать принца Альберта фон X. и его невесту. Но ты, вероятно, поймешь, что нельзя входить в гостиную с такими растрепанными кудрявыми волосами.
Она, наконец, вырвалась из его объятий.
– Ты опьянел от счастья! – остановила она его скорбным голосом. – Но это жестокая шутка!
– Успокойся, Маргарита! – сказал он с нежной серьезностью, взяв ее за руку и опять насильно привлекая к себе. – Я не шучу. После долгих надежд и ожиданий с высочайшего согласия герцога фрейлейн фон Таубенек объявлена, наконец, невестой принца фон X., и я могу теперь признаться, что играл в этом деле роль посредника. Красная камелия, которой меня наградили, была знаком благодарности за мои старания, увенчавшиеся успехом. Итак, в этом ты сильно ошибалась, но в словах твоих есть доля правды. Я действительно опьянел! Я торжествую! Ведь счастье всей моей жизни само бросилось в мои объятия! Ты пришла в «бурю и дождь», тебя гнала безумная ревность, я давно ее в тебе заметил. О, ты все та же прямая, правдивая Грета, которую не мог испортить светский лоск. Попробуй отрицать, если можешь, что ты любишь меня.
– Я и не отрицаю этого, Герберт!
– Слава богу, наконец похоронен старый «дядя». И ты с этих пор не моя племянница, а…
– Твоя Грета, – сказала она слабым голосом, обессиленная счастьем, внезапно нахлынувшим после горя.
–. Моя невеста! – докончил он победоносно. – Теперь ты понимаешь, почему я отказался быть твоим опекуном.
Он уже давно стоял так, чтобы защитить ее от ветра, а теперь наклонился и нежно поцеловал прохладные губы, потом снял с шеи шелковый шарф и заботливо повязал им ее непокрытую голову.