Дама с рубинами

Эта молодая особа, роскошно одетая, откинулась в кресле с гордой небрежностью, как княгиня; она сказала несколько любезных слов Маргарите и с тех пор молчала. Черты ее лица действительно казались сегодня более одухотворенными, и это удивительно подчеркивало ее красоту. Прямо за нею, на узкой стене гостиной, висел писаный масляными красками портрет дамы; она была в черном платье, прекрасные белокурые волосы выбивались из-под маленькой шляпы с длинным белым пером, а ее левая рука лежала на голове борзой собаки, стоявшей возле нее.

Сходство между портретом и прекрасной Элоизой было поразительно. Советница с восхищением высказала это.

— Да, сходство очень велико и вполне понятно; это — портрет моей сестры Адели, — сказала баронесса Таубенек, — она была замужем за графом Зормом и умерла два года тому назад, к моему великому огорчению; и, представьте себе, мой зять, шестидесятилетний человек, выкинул штуку; женился на дочери управляющего своего имения! Я вне себя!

— Я понимаю это, — с негодованием произнесла советница. — Тяжело терпеть подобные элементы в семье; это прямо унизительно, по моему мнению; но модные браки с разными дамами со сцены еще ужаснее. Стоит мне только представить себе, что какая-нибудь театральная принцесса или, чего доброго, балерина, которая еще несколько дней тому назад показывалась в бесстыдно коротеньких юбочках, вдруг вступает хозяйкой в какой-нибудь старинный графский дом, — меня мороз по коже пробирает.

Ландрат вдруг закашлялся, а хозяйка дома взяла флакон и так усердно стала нюхать его, как будто ей стало дурно.

В эту минуту вошел слуга и на серебряном подносе подал Элоизе Таубенек письмо. Она взяла его с непривычной поспешностью и вышла в соседнюю комнату, куда затем позвала ландрата.

Маргарита сидела против камина. В большом, несколько наклоненном вперед, зеркале отражались часть гостиной, а также окно и угол соседней комнаты.

В этом углу стояла Элоиза, протянувшая вошедшему ландрату распечатанное письмо; он пробежал его, подошел еще ближе к ней, и они стали тихо, но оживленно разговаривать между собой. Среди разговора Элоиза вдруг наклонилась, отломила распустившийся цветок красной камелии и с многозначительной улыбкой собственноручно воткнула его в петлицу Герберта.

— Боже мой, как вы побледнели! — воскликнула в эту минуту баронесса, взяв Маргариту за руку, — вам нехорошо?

Молодая девушка отрицательно покачала головой; вся кровь прилила к ее щекам, и она стала уверять, что совсем здорова, что бледность является, вероятно, следствием езды по холоду.

В эту минуту вернулась и Элоиза в сопровождении Герберта; баронесса с улыбкой погрозила ему пальцем.

— Что? Вы похитили мою лучшую камелию? Разве вы не знаете, что я собственноручно ухаживаю за нею, что каждый цветочек у меня на счету?

Элоиза рассмеялась.

— Это я виновата, мама! Я его украсила! Разве я не имею для того достаточно оснований?

Мамаша одобрительно кивнула головой и взяла с подноса чашку кофе, которым только что обносил лакей. Камелии остались темой разговора. Баронесса была любительницей цветов, вследствие чего герцог устроил ей зимний сад.

— Вы должны осмотреть его потом, — обратилась она к Маргарите. — Ваша бабушка уже видела его; она останется у меня и мы поболтаем, а господин ландрат проводит вас.

Герберт довольно быстро последовал этому приглашению; он едва дал Маргарите выпить чашку кофе, ссылаясь на то, что скоро будет темно. Молодая девушка поднялась и, в то время как Элоиза, шурша шелком, опустилась в кресло пред открытым роялем, Маргарита и Герберт вышли из гостиной.

Они прошли длинный ряд комнат, со всех стен которых на них смотрели предки княжеского дома в расшитых придворных костюмах или блестящих латах.

— В своем длинном черном платье ты скользишь по этому интересному замку так же бесшумно, как прабабка этих рыжебородых субъектов, — сказал Герберт своей молчаливой спутнице.

— Они меня не признали бы, — сказала она, бросая взгляд на портреты, — я слишком черна.

— Да, во всяком случае ты — не немецкая Гретхен, — с улыбкой ответил он, — ты могла бы служить моделью для итальянского мальчика Густава Рихтера.

— В нас ведь есть также иностранная кровь; два Лампрехта привезли себе жен из Рима и Неаполя; разве ты не знаешь этого, дядя?

— Нет, милая племянница, я этого не знаю; я не настолько знаком с вашей семейной хроникой, но, насколько могу судить по некоторым чертам характера их потомков, эти жены были по меньшей мере дочерьми дожей или какими-нибудь принцессами.

— К сожалению, я должна разрушить твои иллюзии, дядя; хотя они так соответствуют твоим и бабушкиным желаниям и как раз здесь, на глазах этих гордых дворян, это сообщение будет тебе, может быть, неприятно, но ничего не поделаешь; одна из них была дочерью рыбака, а другая — каменотеса.

— Скажите, пожалуйста, как интересно! Значит, старые строгие купцы также страдали припадками романтизма?.. Только, собственно говоря, какое мне дело до прошлого лампрехтского дома?

По лицу молодой девушки пробежало выражение какого-то болезненного испуга.