Дама с рубинами

— Да, никакого, конечно, никакого, — поспешно ответила она, — ты совершенно свободно можешь игнорировать это родство; меня это только порадует; в таком случае мне нечего будет бояться с твоей стороны вмешательства и мучений, которые я ежедневно должна терпеть от бабушки.

— Она мучает тебя?

Маргарита замолчала. Жалобы за чужой спиной были совершенно не в ее характере, а здесь, кроме того, она говорила с сыном о его матери. Но эти слова уже вырвались у нее, и она не могла вернуть их.

— Ну, положим, я тоже была непослушна и не исполнила ее заветного желания, — сказала она, в то время как Элоиза от прелюдии перешла к громкой модной салонной пьесе, — это горькое разочарование гложет бабушку; мне очень жаль, и я стараюсь оправдать ее, насколько могу; одно только мне непостижимо, как она, несмотря ни на что, может надеяться переубедить и заставить меня отказаться от моего решения; я вообще не могу понять такое страстное желание породниться с этим кругом. Разве не удивительно, что бабушка как само собой разумеющееся осудила женитьбу зятя баронессы; чем я лучше этой дочери управляющего?

Герберт улыбнулся и пожал плечами.

— Господин фон Биллинген — граф, а род Лампрехтов пользуется уважением старого патрицианского дома, — так, вероятно, думает моя мама, а потому ее поведение неудивительно. Гораздо менее понятна мне ты. Откуда это страстное предубеждение против привилегированного класса, которое ты так часто обнаруживаешь?

При этих словах Герберта они вошли в зимний сад, но для Маргариты, казалось, не существовали ни яркие краски, ни аромат цветущих растений. Видимо взволнованная, она остановилась у входа.

— Ты совершенно неправильно судишь обо мне, дядя, — сказала она. — Я сержусь не на него; для этого я его слишком мало знаю; свет достаточно велик; можно идти своей дорогой и избежать классовых предрассудков; я сержусь на тех, равных мне по происхождению, из которых многие так же счастливы, как и я, и могут, оглядываясь назад, видеть громадное количество добродетелей в своей семье. Они точно так же «из хорошей семьи», у них также есть предки, из которых многие, храбро защищая свое имущество, поразили не одного бродячего рыцаря.

— Несмотря на это, в вашей галерее предков нет ни одного вооруженного человека.

— Да и к чему это? — серьезно спросила Маргарита. — В жизни и стремлениях каждый из них был цельным человеком, что доказывается уважением современников; к чему еще эти внешние знаки?

Герберт тоже стал серьезен.

— Странная девушка! Как глубоко ты озлоблена против вещей, которые для других молодых особ твоего возраста почти не существуют, и как жестоко звучит осуждение в таких устах; еще недавно ты умела облекать свои строгие взгляды в грациозную, улыбающуюся сатиру.

— Со времени смерти моего отца я разучилась смеяться и шутить, — перебила его Маргарита, причем губы ее дрожали и взор затуманился слезами. — Тем более, что, как я знаю, именно предрассудок, ложный призрак ослеплял и омрачал его жизнь, хотя мне неизвестна точная причина его душевной муки… Но довольно об этом; я прошу тебя только об одном, дядя; ты знаешь, как серьезно отношусь я к этому и, вероятно, можешь сообщить бабушке, чтобы она меня не убеждала; она все равно ничего не достигнет.

— Если бы ты любила этого человека, то все твои строгие убеждения потерпели бы поражение; он оказался бы победителем.

— Нет, тысячу раз нет.

— Маргарита! — Герберт быстро подошел к ней и взял ее за обе руки, — я говорю: «Если бы ты любила его». Неужели ты действительно не можешь представить себе, что для того, чтобы стать счастием другого человека, можно забыть свои антипатии, свои привязанности и даже совершенно переделать самого себя?

Маргарита отрицательно покачала головой.

— Ты хочешь сказать, что тебе непонятна сама сущность любви? — и Герберт крепче сжал ее руки, которые она старалась вырвать у него.

— Разве подобное понимание необходимо для каждого человека? — пробормотала она побелевшими губами, — и разве нельзя прожить, не подчиняясь этой демонической власти? — Она вдруг резким движением вырвала свои руки и воскликнула с вспыхнувшим в ее глазах диким огоньком: — я не хочу иметь с нею никакого дела! — Я хочу душевного покоя, а не этой убийственной борьбы. — Она на мгновенье замолчала, высказав неосторожно свои мысли, а затем спокойно добавила: — впрочем, я не покорилась бы, моим лучшим помощником была бы голова; я надеюсь, что она достаточно светла и сильна для этого.

— Ты думаешь? Ну, что же, попробуй и страдай, пока…

Герберт оборвал свою речь. Маргарита испуганно посмотрела на него; она еще никогда не видела его таким взволнованным. Однако Герберт изумительно властвовал над самим собой и, после того как они обошли зимний сад, совершенно спокойно сказал: