Дама с собачкой и тремя детьми (СИ)

К счастью, Чехову оставалось ещё целое десятилетие жизни. Лейкин не знал, что точно такое же впечатление сам произвёл на Чехова, предсказавшего и ему скорый конец. Самоуверенный фельетонист кроме лести ничего не желал слушать. Ведь он был известен всем грамотным людям и единственный из российских литераторов не бедствовал. Матушка Антона Павловича, когда Лейкин гостил в Мелихово, покупала говядину у мясника, обмолвившись, что это для Лейкина. Мясник выпучил глаза: "Для того Лейкина, что пишет рассказы?" И выбрал лучший кусок мяса для знаменитости. Про то, что Чехов тоже писатель, он не подозревал.

Слух о том, что во всех петербургских редакциях оплакивают близкую кончину Чехова, дойдя до Мелихова, огорчил и встревожил его. Да, он покашливал, но всё ещё не признавал себя серьёзно больным. "Чахотки у меня нет, - писал он Суворину. - Для чего Лейкин распускает странные и ненужные слухи, ведомо только Богу."

"Весной жизнь мне опротивела, - продолжал он. - Я злился и скучал, а домашние не хотели простить мне этого настроения. Отсюда ежедневная грызня и моя смертная тоска по одиночеству. А весна была мерзкая, холодная, и денег не было. Но подул зефир, наступило лето, - и всё как рукой сняло... Сдал в печать "Сахалин"... Тянет к морю адски. Сидеть бы на палубе, трескать вино и болтать о литературе... А вечером дамы."

Летом, Гольцеву: "Возле нас холера."

Осенью, Лике: "Я ем, сплю и пишу в своё удовольствие? Вы, очаровательная, прочирикали это только потому, что не знакомы на опыте со всей тяжестью и угнетающей силой этого червя, подтачивающего жизнь.

"Пишите мне, дуся, а то мне скучно. Пить и есть надоело, спать , удить рыбу и собирать грибы нет времени. А лучше, если бы Вы приехали. Я так хорошо умею лечить холеру, что в Мелихове жить совсем безопасно."

В ноябре, Суворину: "Прожил две недели в Москве, как в чаду. Жизнь моя состояла из сплошного ряда пиршеств. И девицы, девицы ( актриса Яворская и писательница Щепкина Куперник). Кашель против прежнего стал сильнее, но, думаю, что до чахотки ещё очень далеко."

Пришла Масленица, и Лейкины позвали Авилову на блины: муж её был в отъезде, она скучала одна.

Особого желания посетить их дом она не чувствовала, однако у Лейкиных часто собирались литераторы и можно было узнать все последние новости. Она пообещала заглянуть к ним после театра, если представление не слишком затянется.

- Вас ждут, - встретила Лидию Алексеевну хозяйка.

- Блины? - улыбнулась, раздеваясь, гостья.

- Блины, блины! - громогласно захохотала Лейкина. - Вот он блин, который ждёт вас не дождётся.

Навстречу вошедшей поднялся Чехов. Прежде чем окончательно растеряться от неожиданности, она успела заметить, что он похудел, постарел, - но на неё смотрели те же добрые, внимательные глаза сквозь стёкла пенсне.

Она не знала, что, несмотря на призывы друзей и Суворина, Чехов в ту зиму вовсе не собирался приезжать. Мешала невозможность оторваться от писания рассказов - единственного его заработка. А в голове, наверно, уже складывался замысел "Чайки". Лика Мизинова, успев побывать с Потапенко за границей и даже родить дитя, уже порхала по Москве. А ещё мешало нездоровье, в котором он не желал признаваться даже себе. "Чёртов кашель создаёт мне репутацию человека нездорового, между тем в общем я совершенно здоров и кашляю только оттого, что привык кашлять." И только Суворину он откровенно признался: "У меня хрипит вся грудь, а геморой такой, что надо делать операцию. Мне для здоровья надо уехать куда-нибудь в Африку месяцев на 8-10. Иначе я издохну."

Ничего этого Лидия Алексеевна не знала. Она снова видела знаменитого писателя и человека, в которого была влюблена.

- Вот он - блин! - в восторге от собственного остроумия хохотала хозяйка, указывая на Чехова. - Дождался, наконец, Антон Павлович, Авилову! Вот и она!

- Мы давно не виделись, - нашла силы пробормотать, здороваясь, Лидия Алексеевна. В самом деле, давно - два года.

Это было самое содержательное из всего, сказанного потом. Она произносила какие-то слова, а сама думала: он жил всё это время, не думая о ней, а её мысли о нём не покидали даже когда болел ребёнок и она, сидя у кроватки ночи напролёт, меняла компрессы на детском горлышке.

- Да уймись, Прасковья Николаевна, - велел супруг. - У тебя на языке одни блины. У нас литературный разговор. Я ему сразу сказал: Жалко, что ты, Антон Павлович, со мной не посоветовался, как всегда, когда писал свой последний рассказ. Я бы подсказал, как лучше, и было бы смешно, а то у тебя всё грустно стало выходить.

Кто-то, кажется, Баранцевич, льстиво вставил:

- Разве с Лейкиным сравняешься! К примеру, ноги из подвала!

- Учитесь, писатели, как надо. Помните, как у меня написано? Видны из подвального этажа только идущие ноги. Прошмыгнули старые калоши, просеменили дамские туфельки, пробежали детские башмаки... Ново, интересно.