И вот в сопровождении троих мужчин она идет к конторе Мануэля. Когда они выходили из туалета, мужчины хотели взять ее под руки, но она отстранилась. Теперь она уже не плакала больше. Она прижимала к груди раздувшуюся руку с широкой синеватой полосой на ладони. Даже несмотря на испачканный белый костюм и немного растрепанные волосы, для Мануэля она была олицетворением изящного животного, принадлежащего какому-нибудь господину с туго набитым кошельком.
Мануэль почувствовал себя слегка уязвленным, понимая, что ему не удалось бы обольстить такую женщину, да и вообще такие не для него. Но еще больше его огорчало другое. На пороге дома рядом со своей матерью стояла и смотрела на них девочка. Ей было семь лет, и хотя Мануэль ни на минуту не забывал, что она его дочь, он больше всего на свете дорожил этой девочкой. И она платила ему тем же. Она даже восхищалась им, потому что когда у отцов ее школьных подруг что-нибудь не ладилось с мотором, они смиренно обращались к нему, а в его руках машина снова становилась машиной. Мануэлю было очень неприятно, что девочка видит, что он попал в затруднительное положение.
В конторе он усадил даму из «тендерберда» у широкого окна. Все молчали. Мануэль не осмелился отослать девочку, боясь, что она на него обидится. Он пошел в кухню, достал из стенного шкафа бутылку коньяку и из раковины — чистую рюмку. Миэтта, его жена, вошла вслед за ним.
— Что случилось?
— Ничего. Я сам не знаю.
Прежде чем вернуться в контору, он хлебнул коньяку прямо из горлышка. Миэтта не упустила случая сказать ему, что он слишком много пьет, на что он по-баскски ответил, что благодаря этому он скорее умрет и она сможет еще раз выйти замуж.
Мануэль налил полрюмки коньяку и поставил ее на обитый железом стол конторы. Все молча смотрели на рюмку. Дама из машины лишь отрицательно помотала головой. Мануэлю неприятно было начинать разговор, прежде всего из-за девочки и еще потому, что он знал: его баскский акцент вообще вызывает удивление, а в такой момент он будет просто смешон. И тогда он решил перейти в наступление и, раздраженно взмахнув рукой, сказал:
— Вы уверяете, что на вас напали. Но ведь здесь никого не было больше. Вот кто был, тот и остался. Лично я, мадам, не знаю, почему вы говорите, будто на вас напали, просто не знаю.
Она смотрела на него через свои темные очки, и он не видел ее глаз. Болю и агент по продаже недвижимого имущества продолжали молчать. Наверное, они думали, что она эпилептичка или что-нибудь в этом роде, и им было не по себе. Но Мануэль знал, что это не так. Однажды ночью, как раз в тот год, когда он приехал во Францию, на станции обслуживания под Тулузой у него украли сумку с инструментами. И сейчас у него было ощущение, хотя он и не смог бы объяснить — почему, что он опять влип в какую-то историю.
— Кто-то туда вошел, — утверждала дама. — Вы должны были его увидеть, ведь вы стояли неподалеку.
Говорила она так же неторопливо, как и ходила, но голос у нее был спокойный, и в нем не чувствовалось никакого волнения.
— Если бы кто-нибудь вошел, мы, конечно, увидели бы, — согласился Мануэль. — Но в том-то и дело, мадам, никто туда не входил.
Она повернулась к Болю и агенту. Болю пожал плечами.
— Вы же не станете утверждать, что это был кто-то из нас? — спросил Мануэль.
— Не знаю. Я вас в первый раз вижу.
Все трое от неожиданности онемели и с глупым видом уставились на нее. Предчувствие Мануэля, что снова на него надвигаются какие-то неприятности, как той ночью в Тулузе, еще более усилилось. Правда, его успокаивало то, что он не покидал своих клиентов все время, пока она была в туалете (сколько это длилось — минут пять, шесть?), но по наступившей вдруг зловещей тишине он понял, что и они насторожились. Тишину нарушил агент.
— Может, вашей жене следовало бы увести девочку, — обратился он к Мануэлю.
Мануэль сказал по-баскски своей жене, что Рири не должна оставаться здесь, да и сама она, если не хочет получить такую взбучку, о которой будет долго помнить, пусть лучше пойдет подышать свежим воздухом. Она вышла, уводя девочку, которая, повернувшись, переводила взгляд с дамы на Мануэля, пытаясь понять, кого в чем обвиняют.
— Никто из нас троих туда не входил, — проговорил Болю, обращаясь к даме, — не утверждайте того, чего не было.
У большого, тучного Болю и голос был под стать ему. Мануэль нашел, что Болю сказал именно то, что надо. Нечего возводить на них напраслину.
— У вас украли деньги? — спросил Болю.
Дама снова помотала головой и сделала это не задумываясь, без колебаний. Мануэль все меньше и меньше понимал, к чему она клонит.
— Как же так? Зачем же тогда на вас напали?
— А разве я сказала — напали?
— Но вы намекали именно на это, — возразил Болю и сделал шаг в сторону дамы.