Дама в черном

По дороге господин Дарзак поинтересовался, отчего я был так резок с этим беднягой Бриньолем. Я ответил, что питаю к нему неприязнь, потому что его манеры оставляют желать много лучшего. Но это, так сказать, вообще, а в частности — потому что считаю его ответственным за сегодняшний несчастный случай. Господин Дарзак попытался выяснить, в чем именно я вижу вину лаборанта, но я не смог ничего объяснить, и он рассмеялся. Однако он перестал смеяться, когда доктор сказал, что он едва не потерял зрение. Просто чудо, что ему удалось так дешево отделаться.

Беспокойство, которое вызывал у меня Бриньоль, было, без сомнения, смешным, и несчастные случаи больше не повторялись. Все же в глубине души я был предубежден против этого человека, полагая, что нездоровье господина Дарзака связано с его присутствием.

В начале зимы Робер Дарзак сильно кашлял, и мы все настаивали, чтобы он взял отпуск и отправился отдохнуть на юг. Доктор посоветовал Сан-Ремо. Он уехал в это райское местечко и уже через неделю писал нам, что чувствует себя значительно лучше.

«Я дышу, — писал он нам, — а в Париже я задыхался. У меня словно камень с груди сняли».

Несколько раз перечитав это письмо Робера Дарзака, я поделился своими опасениями с Рультабилем. Его также удивило, что господин Дарзак чувствовал себя плохо, находясь рядом с Бриньолем, и так хорошо — вдали от него.

Все эти сомнения были настолько сильными, что я не позволил бы Бриньолю отлучиться из Парижа, честное слово, бросился бы за ним вдогонку, вздумай он уехать. Но он никуда не отправился, напротив, под предлогом получения известий о господине Дарзаке все время совал свой нос к профессору Станжерсону. Однажды он даже встретился с мадемуазель Станжерсон, но я так охарактеризовал невесте Робера Дарзака этого лаборанта, что раз и навсегда внушил ей к нему отвращение. С чем себя и поздравил.

Господин Дарзак провел в Сан-Ремо четыре месяца и вернулся окончательно окрепшим. Но его глаза были еще слабы, и он должен был постоянно заботиться о них.

Рультабиль и я решили наблюдать за Бриньолем. Мы с радостью узнали, что свадьба должна быть отпразднована почти немедленно и что господин Дарзак увезет свою жену в дальнее путешествие, во всяком случае, подальше от Парижа и… от Бриньоля.

По возвращении из Сан-Ремо господин Дарзак спросил меня:

— Ну как обстоят дела с лаборантом? Успокоились вы на его счет?

— Нет, — ответил я.

Он еще раз посмеялся надо мною, отпустив несколько провинциальных шуток, до которых был большим охотником, когда обстоятельства позволяли ему веселиться. После возвращения с юга его речь вновь обрела былую сочность, а выговор опять засверкал изначальными красками.

Итак, он был счастлив! Но подлинных чувств Робера Дарзака в это время я не знал, так как между его возвращением и свадьбой мы почти не встречались.

На пороге церкви он показался нам преображенным. С понятной гордостью он выпрямил свою слегка сутулую спину. Счастье делало его прекраснее и выше.

— Можно сказать, что шеф на вершине блаженства, — усмехнулся Бриньоль.

Я отошел от этого человека, который внушал мне отвращение, и приблизился к господину Станжерсону, простоявшему всю церемонию со скрещенными на груди руками, ничего не видя и не слыша. По окончании пришлось даже похлопать его по плечу, чтобы вывести из задумчивости.

Когда все перешли в ризницу, господин Гесс вздохнул с облегчением.

— Наконец-то, — сказал он, — я дышу свободно.

— Что же мешало вашему дыханию, мой друг? — спросил Анри-Робер.

Тогда Андре Гесс признался, что до последней минуты опасался появление мертвеца.

— Думайте, что хотите, — сказал он, — а я не могу свыкнуться с мыслью, что Фредерик Ларсан согласился наконец-то умереть.

Мы все, кажется, человек десять, находились в ризнице. Свидетели расписывались в книгах, а остальные поздравляли новобрачных. Здесь было еще более сумрачно, чем в церкви, и, не будь помещение таким маленьким, можно было подумать, что из-за этой темноты я просто не заметил Жозефа Рультабиля. Но его здесь не было. Что бы это значило? Матильда уже два раза спрашивала о нем, и Робер Дарзак попросил меня поискать Рультабиля, что я и сделал. Но мне пришлось вернуться в ризницу без него. Журналист отсутствовал.

— Это странно, — сказал Робер Дарзак, — и совершенно необъяснимо. Вы всюду посмотрели? Быть может, он мечтает в каком-нибудь углу.

— Я искал его и звал, но безрезультатно, — ответил я.

Однако господин Дарзак этим не удовлетворился. Он захотел сам обойти церковь и был, во всяком случае, удачливее меня, так как узнал от какого-то нищего, стоявшего у порога, что молодой человек, по всем приметам Рультабиль, несколько минут назад вышел из церкви, сел в фиакр и уехал.

Когда Дарзак сообщил об этом своей жене, Матильда была чрезвычайно огорчена. Подозвав меня, она спросила:

— Мой дорогой Сэнклер, вы знаете, что через два часа мы уезжаем с Лионского вокзала. Найдите нашего молодого друга и приведите его ко мне.

— Постараюсь, — ответил я и немедленно отправился на поиски.