Дама в черном

Я был настолько взволнован, что, увидев, как он направляется в мою сторону, не удержался и попробовал скрыться. Но это лишь обнаружило мое присутствие. Робер Дарзак остановился и, узнав меня, сказал, пожимая мне руку:

— Вы были здесь, Сэнклер? И вам не спится? Мы все бодрствуем, мой друг. Вы, конечно, все слышали. Видите, как все это тяжело. Мне кажется, я больше не выдержу. Мы были на пороге счастья, она уже начала забывать свою ужасную участь, как вдруг тот, другой, появился вновь. И все было кончено. У нее уже не осталось сил для любви. Она дрогнула под ударами судьбы, смирившись и решив, что на нее наложено вечное проклятье. Понадобилось пережить ужасную драму минувшей ночи, чтобы поверить, будто эта женщина действительно когда-то меня любила. Да, в какой-то момент она испугалась за меня, и я, увы, совершил ради нее убийство. Но теперь ее вновь охватило полное безразличие и интересуют только прогулки с отцом. Если ее вообще еще что-нибудь интересует.

Он вздохнул так печально и искренне, что моя ужасная мысль сразу растаяла. Я думал теперь только о том, что он сказал, о трагедии этого человека, окончательно потерявшего любимую жену именно в тот момент, когда она обрела наконец своего сына, о существовании которого Робер Дарзак все еще не догадывался. И действительно, он не понимал поведения Дамы в черном, не понимал той легкости, с которой она от него отдалялась. Эту ужасную метаморфозу он объяснял всего лишь укорами совести и любовью дочери профессора Станжерсона к своему отцу.

— Что мне дало это убийство? — продолжал Робер Дарзак. — Почему я его совершил? Зачем мне предписано, как преступнику, это ужасное молчание, если она не желает вознаградить меня своей любовью? Вы думаете, Матильда опасается за меня, предвидя следствие и новый суд? Увы, Сэнклер, нет! Она всего лишь боится, что новый скандал погубит ее отца. Ее отец! Вечно ее отец! А я для нее не существую. Я ждал эту женщину двадцать лет, и в тот момент, когда мне наконец показалось, что мы близки к счастью, ее отец похищает ее у меня.

«Ее отец и ее ребенок», — добавил я про себя.

Он сел на один из камней, вывалившихся из часовни, и продолжал говорить, как будто убеждая самого себя:

— Но я вырву ее из этих стен. Я больше не могу видеть, как она ходит здесь под руку с отцом и не обращает на меня никакого внимания.

Пока он все это говорил, я оживлял в своей памяти печальные силуэты дочери и отца, бродивших с наступлением сумерек туда и обратно в огромной тени Северной башни, удлиненной отсветами заката. В моем представлении они были не меньше наказаны небом, чем несчастный Эдип и несчастная Антигона, влачившие некогда по свету свой груз сверхчеловеческого несчастья.

И вдруг, я даже не в состоянии сказать почему, вероятно, из-за какого-нибудь жеста или движения господина Дарзака, ужасная мысль снова проснулась во мне.

— Как могло произойти, что мешок оказался пустым? — спросил я неожиданно.

Он ничуть не смутился и ответил:

— Вероятно, Рультабиль объяснит нам и это.

Затем он еще раз пожал мне руку и удалился.

Я видел, как он уходит, и чувствовал, что схожу с ума.

XVI. Открытие «Австралии»

Луна освещала его лицо. Темные стекла очков перестали скрывать этот блуждающий взгляд, а спина, уставшая сгибаться за долгие часы притворства, может теперь выпрямиться и позволить крупному телу Ларсана отдохнуть. Что ж, пусть выпрямляется. Я незаметно слежу за ним, укрывшись в тени одной из скульптур, и ни одно движение этого человека теперь от меня не ускользнет.

Ты ли это, Дарзак? Или это твой призрак? Или это тень Ларсана вернулась из царства мертвых?

Я схожу с ума. Действительно, мы все нуждаемся в жалости, потому что сошли с ума. Мы видим Ларсана повсюду. Быть может, вчера, или позавчера, или в другой день Дарзак смотрел на меня, Сэнклера, и думал: «А что, если это Ларсан?» Вчера или позавчера! Я говорю так, будто наше затворничество в этом замке длится уже годы, а прошло всего лишь четыре дня. Мы прибыли сюда вечером 8 апреля.

Никогда еще мое сердце не билось так сильно, как в тот момент, когда я начинал подозревать кого-нибудь из окружающих. Странное чувство! Вместо того, чтобы в испуге отступить от пропасти, куда его сталкивает подобная невероятная гипотеза, мой разум, напротив, увлекался и прельщался ею. Я не могу оторваться от тени Дарзака, я нахожу сходство в позе, в жестах, сзади, в профиль, а затем и анфас. Так — он снова походит на Ларсана. Да, но вот так — это же вылитый Робер.

А почему эта мысль пришла мне в голову только сегодня ночью? Она должна была мелькнуть у нас в самом начале!

Разве, начиная с Тайны Желтой комнаты, тень Ларсана не смешивалась постоянно с силуэтом Дарзака? Разве Дарзак, пришедший за ответом мадемуазель Станжерсон в сороковое почтовое отделение, не был Ларсаном? Разве этот гений перевоплощения не оборачивался Дарзаком настолько успешно, что ему едва не удалось заставить жениха мадемуазель Станжерсон расплачиваться за свои преступления?