Дама в синем. Бабушка-маков цвет. Девочка и подсолнухи [Авторский сборник]

Соланж никогда не остается надолго у Степенного старого господина. Она приходит к нему с тем же настроением, с каким отправляется в сквер или в «Приятный отдых»: без всякой необходимости, просто от нечего делать, вместо желания ею движет праздность, и только она заставляет Соланж переместиться из одного места в другое, не торопясь и без всякого принуждения. Но больше всего она ценит в общении с этим молчаливым другом возможность оставаться рядом с мужчиной без обязательства давать и обязанности брать, по той простой причине, что ни дать, ни взять особенно нечего. Как раз в этом «нечего дать, нечего взять» и заключается суть их отношений: они вполне бескорыстно делятся друг с другом тишиной и картиной мира, и никаких доказательств бескорыстия им не требуется. На этот раз Соланж позволила себе роскошь приблизиться к мужчине, не подвергая партнера придирчивой оценке его мужественности. До чего же она (наконец-то!) чувствует себя свободной после стольких лет, в течение которых то и дело приходилось, прибегая к самым неожиданным выходкам и непрестанным клятвам, доказывать столь очевидную разницу полов!

Когда она мелкими шажками поднимается по лестнице дома напротив, так же спокойно, как если бы возвращалась к себе домой, — без этого мучительного сердцебиения, предваряющего встречу с любимым (конечно, преисполненного и надежды, никто и не спорит, но вместе с тем таящего в себе множество угроз и мрачных предчувствий), и без утомительной необходимости кокетничать, обливаться духами, увешивать себя побрякушками, — Соланж так мало сомневается в собственной женственности, что ей и не потребуется (как, впрочем, никогда и не требовалось) ее доказывать. Вот потому-то Соланж и считает, что из всех мужчин, прошедших через ее жизнь, Степенный старый господин был, есть и остается самым для нее подходящим.

~~~

Телефонные звонки раздаются все реже и реже. Типовое письмо сработало.

Получается, что Жак, сраженный взглядом, отступился. Колетт, смягчившись, прислала что-то вроде записки с извинениями, но просила прощения не за свои слова, а за то, каким тоном они были произнесены. Она обещала написать еще, но сообщений на автоответчике больше не оставляла.

Однажды утром, благодаря Дельфине, которая объявилась, вернувшись из Испании, и ее голос в телефонной трубке был до того ясным, что от него словно посветлело в сумеречной гостиной, Соланж поняла, что прошло уже больше трех месяцев. Три месяца?

Она опустила на колени книгу по орнитологии, очень полезную книгу, которая помогла ей наконец назвать по имени всех пернатых, щебетавших в листве каштана у нее над головой.

Дельфина сказала, что приедет немедленно: ей не терпится, подчеркнула она, поцеловать мамочку. Не выразив ни малейшего удивления, дочка записала адрес «Приятного отдыха», — наверное, решила, что это гостиница с рестораном.

Три месяца. Для Дельфины это, конечно, большой срок. Зато для Соланж всего-навсего череда дней. Какая разница — три месяца, три дня или три года?

Время поддалось, уступило новому ритму. Большая и маленькая стрелки в полном согласии освободили место для другого механизма: равномерного шуршания шелка о хлопчатобумажные или нейлоновые — смотря по погоде — чулки.

— Вы Морковку не видали?

Соланж подняла голову: Дама-с-рыжим-котом, совершенно потерянная, трясла пустым ошейником.

— Нет, к сожалению…

Дама-с-рыжим-котом без рыжего кота выглядела какой-то увечной.

— Может быть… может быть, это малышка Эмили? — предположила Соланж.

Расслышала ли ее слова Дама-с-рыжим-котом без рыжего кота? Как бы там ни было, она повернулась и ушла. И Соланж, глядя ей вслед, впервые заметила, что она прихрамывает.

Соланж снова углубилась в чтение. То, что она узнала о нравах кукушки, ей совершенно не понравилось. Она даже пожалела, что столько раз вслушивалась в буколическое пение матери-кукушки, которая — так сказано в книге — неспособна построить себе гнездо и подкладывает яйца в чужие, чтобы самки других пород высиживали ее птенцов вместо собственного потомства, которое кукушка предусмотрительно выкидывает.

Соланж, хоть и перестала возмущаться, поскольку запальчивость плохо сочетается с совершенствованием в бесцельности, все же позволяет себе время от времени кое-какие внезапные перепады настроения, в особенности из-за неизбежных грубых жизненных проявлений, например, природных. Одним словом, она рассердилась на мать-кукушку.

— Мама?

Кроме того, из-за этой кукушки она вспомнила Мишеля, мужчину с толстыми влажными лапами, и его жалкую подружку. Теперь-то ей стало совершенно ясно, в чем заключалась вина той женщины: она принесла в жертву ребенка, выбросила его из гнезда…

— Мама?

Дельфина уже здесь, стоит рядом с плетеным креслом. Она таким вопросительным тоном произносит свое «мама?», словно не уверена, что не обозналась.

Мать и дочь обнимаются, целуются с настоящей, откровенной нежностью, и Соланж, которая вот уже несколько месяцев никого не держала в объятиях, испытывает счастье от этой теплой, благоухающей ласки. Дельфина присаживается на краешек кресла. Они рассматривают друг друга.