Дама в синем. Бабушка-маков цвет. Девочка и подсолнухи [Авторский сборник]

Марта страшно растерялась. Никогда Феликс не задавал ей подобных вопросов. Шарфы, кашне, шейные платки… способы, какими их завязывать и развязывать… разве это не было решено раз и навсегда, разве это не было необсуждаемо, бесспорно, столь же очевидно, как само его существование?

А потом она улыбнулась. Ему — задавшему этот чудной вопрос. Себе — которой придется на него отвечать. Полному взаимопониманию двух сердец, обеспокоенных одним и тем же: циферблатом часов. И, вспомнив о материнской скатерти с белыми кружевами, свадебной маминой скатерти, сказала решительно:

— Белый, Феликс! Белый — это будет то, что надо!

— Да? Именно так я и думал… — Он помолчал, только дыхание слышалось в трубке.

— И еще… и еще я хотел спросить…

— Насчет Собаки? Да конечно же, берите с собой Собаку! Малыши будут в восторге!

Теперь настала ее очередь услышать, как он улыбнулся, прежде чем положить трубку. Его «До потом!» прозвучало подобно музыке…

Вот теперь стол совсем готов. Праздничный стол, сияющий белизной.

И все-таки Марта немножко смущенно, пусть и с восхищением, думала об этой рискованной идее: накрыть стол маминой свадебной скатертью.

Ночью, лежа долгие часы с открытыми глазами, она пыталась заглянуть себе в душу и разобраться в своих чувствах. Собственно, что происходит? Ведомая Женщиной-маков цвет, отныне раскрашивавшей ярче некуда все ее походы в прошлое, на которое Марта смотрела новыми глазами — глазами той, которая любит и любима, она снова и снова бродила между когдатошними Мартами, но застревала всякий раз около одной — молоденькой девушки, совсем юной девушки в красной блузке. Это она оказалась самой близкой Марте сейчас, это ее нужно было отыскать после стольких лет разлуки из-за Эдмона. Бедного Эдмона — такого однотонного, такого бесцветного Эдмона…

А потом, все так же широко распахнув глаза в душу, она снова пережила приступ дикой ревности, но теперь — ощущая не опасность, не угрозу, а совсем напротив — живое и живительное любовное исступление. Она смеялась одна в полный голос, сделав открытие: ни в чем не повинная и ни о чем не подозревающая Ирен пробудила в ней бешенство, сравнимое разве что с бешенством быка, увидевшего красную тряпку. Покажи быку красное — так ведь говорят?.. Спасибо, Ирен, теперь я знаю, что никогда больше не увижу мир черно-белым, что он будет красочным, ярким, многоцветным.

Вот так взбеситься от ревности, рискуя умереть, означало еще, что Марта поднялась на новую, более высокую ступеньку в своей любви. На этой ступеньке начинала немного кружиться голова, как когда-то на качелях в Люксембургском саду, и замирало внизу живота, и посиневшие ноги дрожали от холода, от страха и от сумасшедшего желания победить этот страх. Любви? Уже и не любви… Как ЭТО назвать? Она не знала имени для чувства, взлетевшего на новую ступеньку…

— Мне показалось, будто я потеряла вас! — объясняла она Феликсу в тот вечер. — И я почувствовала такую пустоту, ТАКУЮ пустоту, понимаете?..

Нет, Феликсу то, что случилось, не показалось смешным. Он даже не улыбнулся. Наоборот.

— Я тоже, Марта, — ответил он. — Мне тоже показалось, что я вас потерял.

А потом они долго сидели и молчали, сплетя руки и сердца в один прочный узел, молчали до тех пор, пока Валантен не принес традиционный портвейн и не довел их до почти истерического хохота. А потом они обсуждали воскресный обед и понимали оба, что вместе переступили порог, что перешли в любви ту границу, за которой дозволено любое безрассудство…

Праздничный стол был накрыт. Все готово. В том числе и Марта. Теперь она уже не боялась дверного звонка. Левое бедро бастовало. Ну и пусть, пусть это будет самая большая неприятность.

Все ввалились толпой, как обычно, с сумками, цветами, советами, восклицаниями. Впереди — малышка Матильда, она рвалась первой поцеловать Бабуленьку. Но не просто толпа людей — сгусток энергии, концентрат молодости, выпаленных наугад фраз, внезапных пауз, радостей — скорее больших, раздражения — относительно слабого, одним словом — семья…

Марты не было видно из-за пакетов с подарками, ее осыпали поцелуями, ее заваливали игрушками, принесенными на всякий случай, который никогда не случался, и потому никому не нужными.

Еще до того, как все разбрелись по местам, Матильда обежала все комнаты и вернулась к матери, которая затискивала одежду на вешалку в прихожей — крючков всегда не хватало.

— А он — что, не пришел? — прозвенел голосок девочки.

— Кто, малышка? — машинально спросила Селина.

— Ну-у… Ну, тот господин…

В последовавшей за этим тишине, смятенной тишине, в которой особенно гулко раздавались удары ее сердца, Марта услышала, как отвечает заготовленной с утра фразой, фразой, которую старается произнести как можно небрежнее:

— Он скоро придет, мой ангел… Этот господин (Боже, как трудно выговорить слово «господин»!)… Он присоединится к нам чуть позже…