Дама в синем. Бабушка-маков цвет. Девочка и подсолнухи [Авторский сборник]

И еще ей кажется, что Реми висит не только на ветке, а что в не меньшей степени его держат глаза Матильды.

Она не отводит взгляда от двух зеленых оливок, которые сияют от удовольствия, и погружается в них все глубже и глубже с каждым взлетом и падением качелей.

Детское сердце под белой блузкой колотится, как сумасшедшее, стучит, стучит: такой маленький тамтам, в который бьют волнение и отвага.

— Эй, ты не боишься, Тильда? — спрашивает рот, который сверху.

— He-а! Чего мне бояться? — вопросом на вопрос отвечает рот, который, как положено, снизу. Но потом все-таки добавляет тихонько, потому что все деревья сада тоже заходили ходуном, и бамбуковая хижина со всеми ее лейками, граблями, лопатами и приставными лестницами… Потом добавляет тихонько: — Ну, может быть, совсем чуть-чуть…

И тогда они оба — вдвоем, вместе, головы валетом! — решают, что пора спуститься и малость угомонить эти качели… И вот уже бамбуковая хижина твердо стоит на земле, да и деревья, одно за другим, обретают обычное спокойствие и величавость. Кедр возвращается издалека, из страны куда более далекой, чем Ливан, это точно. Взлет больше не равен падению, падение больше не равно взлету.

Матильда озадаченно рассматривает землю, которую она покинула много миллионов лет назад. Пора снова становиться нормальной маленькой девочкой на качелях. Реми уже рядом с ней. Он имеет право надуваться от гордости, он имеет на это право: все-таки уже второй раз он сделал так, чтобы она летала.

Матильда, это Матильда-то, прославившаяся правильностью своих суждений и тонкостью наблюдений, снова ощущает, что становится настоящей дурочкой.

— А ты хотел бы пойти в летчики, когда вырастешь? — спрашивает она только для того, чтобы хоть что-нибудь сказать, а еще — чтобы помешать этим оливковым глазам шарить по ней, измерять ее — циркуль, угольник, миллиметровка, — останавливаясь особенно надолго на завязанной дурацким узлом блузке.

— Летчиком быть? Ну уж нет! Моряком — вот кем я стану, моряком, и точка!

— А почему моряком-то?

— Потому что так смогу папашу своего найти, вот почему.

Матильда сразу вспоминает о собственном папе, который часто уезжает, но всегда возвращается. Ей кажется, что он прав, этот коричневый мальчик, этот Реми, он прав, что хочет найти своего отца, который не возвращается никогда.

— А твоя мама? — с ходу, не подумав, задает она следующий вопрос.

Но Реми не отвечает на него. Как будто он этого вопроса не слышал.

— Ну и как, понравилось тебе на качелях?

— Ого! Еще как понравилось! — спешит ответить Матильда, чуть-чуть зарумянившись.

Она хотела добавить еще несколько слов, которые — в этом она уверена! — доставили бы Реми удовольствие, их он рад был бы услышать, — но заметила, что к ним по тропинке направляется Селина.

Реми оборачивается, потом снова смотрит на Матильду, потом опять — на приближающуюся к ним женщину. Почему-то он начинает нервничать, если ли не с ума сходить.

— Эй! Чего ты испугался-то? Это моя мама! Не бойся…

Теперь она понимает, что не совсем ошиблась, когда приняла его за волка. Вот! Вот!.. Каким-то он вдруг стал совсем диким. И глаза, правда, засветились совсем по-другому, и взгляд теперь такой подозрительный, настороженный, даже немножко угрожающий… Матильде это показалось странным, смешным и приятным одновременно: ей-то ведь удалось его приручить, только ей одной, и она его вовсе не боялась, разве что чуть-чуть…

— Ты ведь Реми, да?

Селина погладила темную кудрявую голову, словно не обратив внимания на то, что парнишка дернулся, чтобы увернуться.

Матильда подумала, что матери умеют разговаривать с детьми, особенно — с чужими.

То, что мать Тильды приласкала его и назвала по имени, возымело эффект: Реми удостоил Селину ответной улыбки, показав все свои зубы с просветом впереди. Но и всё. Он исчез после этого так стремительно, что Матильда даже не успела попрощаться с ним.

— Твой Реми, он немножко застенчивый, да?

— Вовсе никакой не застенчивый, а просто дикарь! — возмутилась Матильда.

Что тут общего: застенчивый и дикарь! Ничего тут общего! Когда мальчики застенчивые, девочкам приходится делать все за них: предлагать, чем заняться, завязывать разговор… А с дикарем ты никогда не знаешь, чего ждать, и всегда должна быть готова к тому, что тебя застигнут врасплох, ты всегда должна быть готова к тому, что тебя удивят, всегда должна чувствовать опасность… Но это же гениально!

— Не слышу, что ты там бурчишь себе под нос…

— Говорю, что мой Реми, — она старательно подчеркнула притяжательное местоимение, — гениальный, вот он какой!

Селина расхохоталась.

— Хочешь, чтобы я тебя покачала, или пойдем обедать?

Матильда попыталась представить себе мать, висящую на ветке кедра, как на трапеции, головой вниз.

— Пойдем обедать! — не колеблясь ответила она.

Мать и дочь двинулись по саду к дому, обе — очень довольные, Матильда — в том числе и тем, что ей были обещаны дыня и мороженое.

Они держались за руки. Все-таки в руке матери тоже есть что-то очень приятное, подумала Матильда, особенно, когда можешь время от времени отпускать ее…

— Как ты думаешь, у Реми вообще нет мамы?