Дамаск

Не успев как следует подумать, Хейзл развернула машину, сдав назад в опасной близости от лип и бактерий, выделяющих черную пакость из отходов тлей. Жизнь бьет ключом, и это тоже может быть знамением – причем хорошим. По дороге к дому она подумала, что все увиденное и есть настоящая жизнь, а жизни бояться не надо. Что бы она себе ни придумывала, жизнь останется жизнью, и у каждого она – своя. Хейзл вспомнила, как взлетали от ветра белые юбки свадебного платья мисс Хэвишем, и засмеялась. Так будет всегда, до самой смерти, разве этого не достаточно? Хейзл поставила машину на то же место, с которого только что уехала. Ей хотелось верить, что совпадения и удачи не бывают случайными, и потому она не одинока. Ей хотелось, чтобы у нее опять появился выбор – выбор между правильным и неправильным. В противном случае она никогда не попадет в Дамаск, потому что дороги, ведущие в него, будут закрыты (так безопаснее), и останется лишь никому не нужная мисс Хэвишем, и только случайные события будут определять то, что должно случиться до конца сегодняшнего дня, или завтрашнего, пока дни не сольются в жизнь.

Она вышла из машины и стала запирать дверцу, когда чья-то худая рука с длинными пальцами легла ей на плечо.

9

В 1993 году никто не носит свитера с орнаментом.

«Таймс», 1/U/93

1/11/93 понедельник 13:24

– Хорошо, что ты вернулась, – сказал Спенсер. – Ты не поверишь, как я рад.

Она доставала с верхней полки буфета чай в пакетиках, высокие каблучки туфель оторвались от кухонного пола, а он обнял ее за талию.

Он потерся носом о ее затылок и поцеловал несколько раз за ухом, что доставило ему больше удовольствия, чем запихивание свечек для торта в сдобное печенье «Джаффа».

– Не сейчас, Спенсер.

– А чем сейчас хуже, чем потом?

– Ничем, но только не сейчас.

– Ты напугала меня, – сказал Спенсер. – Я думал, ты не вернешься.

– Ради бога, Спенсер, – сказала Хейзл, освобождаясь из его объятий. – Он же в коридоре!

Спенсер отступил. Он стал протыкать свечкой седьмое печенье, а Хейзл с шумом достала с полки заварочный чайник и две чашки: «Футбольный Клуб «Селтик» – навсегда», и «Кромер – мой город». Спенсер попробовал еще раз – подошел к ней сзади и положил руки на плечи.

– Господи, Спенсер, сейчас не время.

– При чем здесь время? Я хочу тебя.

– Неужели?

Хейзл неподвижно стояла с чашкой в руке.

– Я смотрел в окно, в ожидании знака, – сказал Спенсер, осторожно целуя ее в шею. – Мне показалось, я увидел луч света.

– Какой бред. Оставь меня в покое.

– Он твой парень?

– У него странный зуб. Он все время смотрит на меня.

– Ты же его сама привела.

– У него бирка на свитере болтается.

Спенсер отпустил Хейзл. Он решил уйти к себе в кабинет и страдать там, наедине с компьютером, но вместо этого с силой воткнул свечку в последнее, десятое печенье.

– Из «Марка-энд-Спенсера».

– Тогда зачем ты пригласила его в дом? И почему оставила его в коридоре?

Да потому что он может оказаться психом и серийным убийцей, почему же еще? Он иностранец, у него странный зуб, колкий взгляд и бирки, торчащие из-под ворота чудовищного свитера. Этот незнакомец пришел убить нас. А может, и нет. Хейзл знала, что не каждый незнакомый человек обязательно оказывается убийцей. Раз она так думает, значит, у нее уже едет крыша, как у матери.

– Он мой студент, он скоро улетает домой. Я его ни разу не видела раньше, и скорее всего больше не увижу.

– Тогда что ты собираешься с ним делать?

– Я предложу ему чая.

– Ну-ну. А если он псих или какой-нибудь ненормальный?

– А вдруг нет? Большинство людей – нормальные.

А чай всегда бывает кстати, потому что, когда гость чай допьет, гостя всегда можно выставить за дверь.

Влюбиться в мисс Бернс было просто. Даже найти ее в Лондоне оказалось не так уж сложно, помогло терпение и провидение. Поэтому Генри несколько удивился, что теперь, отыскав ее, он понятия не имеет, что сказать. Она оказалась такой молодой и такой привлекательной и, конечно, без котенка. Он ожидал увидеть более зрелую и более похожую на преподавателя женщину. Но говорила она все тем же спокойным голосом, что уберегло его от разочарования. Его любовь, выйдя за пределы физического обожания, осталась неизменной. Ему было приятно наблюдать за ней вблизи, заново узнавая ее – только теперь уже не заочно. Наконец-то он увидел настоящую мисс Бернс, два года подряд обучавшую его в Центральном Лондонском Институте заочного обучения, свою единственную настоящую любовь.

Хейзл принесла из кухни в коридор два стула. Он взял один, и она жестом дала ему понять, что он должен сесть там, где стоит. Только после того, как он сел, она поставила стул на достаточном удалении и села сама. Теперь они могли начать разговор.