Дамоклов меч над звездным троном

— Он украл у меня сына, понимаете? Украл, — Сухой-старший придвинулся к Колосову. — Он и его собутыльник Долгушин. Я собрал о них информацию — это сплошной негатив. Они украли у меня сына, подчинили своему тлетворному влиянию, замутили его разум какими-то бреднями, настроили против меня, его отца, против моей жены, которая.., которая… Ну скажите, что может связывать их и Петрушу? Какой музыкой, каким роком он может тут заниматься? Я с пяти лет заставлял его учиться музыке, бешеные деньги платил учителям, так он даже на пианино бренчать не сумел выучиться! Мне говорили, что у него к этому делу нет никаких способностей. Тогда что же он может делать в этом вертепе? Здесь какие-то темные личности, какие-то девицы… Здесь все, что угодно, — алкоголь, наркотики. А теперь вот, пожалуйста, и милиция, и обвинения в убийстве.

— Мы пока в убийстве певца Кирилла Бокова никого не обвиняем, мы разбираемся в ситуации, — перебил его Колосов.

— Да бросьте вы! Я знаю, как вы разбираетесь. И знаю, к чему это приводит. Я знаком с юриспруденцией, мои юристы в один голос твердят: Петр попал в грязную, порочащую наше имя историю. Я, как отец, обязан принять меры. Мы с женой немедленно его отсюда забираем и…

— А я никуда с тобой не поеду, — сквозь зубы бросил Саныч. — А если долбаков своих охранников пришлешь за мной.., что ж, дорогая матушка, — лицо его как судорога перекосила усмешка. Он сунул руку себе под куртку, — ну давай, присылай. У меня найдется, чем их встретить.

Катя увидела, как Колосов быстро кивнул одному из своих оперативников. И тот сразу же встал позади Саныча. «У него такое лицо, словно у него там под курткой пушка, — подумала Катя. — А вдруг и правда? Та, что стреляла уже не раз — и здесь, и в Белозерске, и в Петергофе?»

— Истерику прекрати, парень, — веско велел Колосов. — А вы, уважаемый, — он обернулся к Сухому-старшему, — потрудитесь понять: здесь, на судне, идет проверка. И сына вашего никто никуда пока отсюда отпустить не может. Так что вы пока, пожалуйста, проследуйте вот с нашим сотрудником в ближайшее отделение милиции и подождите там, если, конечно… — Я не поеду ни в какое отделение! — резко оборвал Сухой-старший. — Это мое право воздействовать на своего сына.

— Право ваше. Но сын ваш — здоровый лоб, метр восемьдесят. Совершеннолетний. Вы меня извините — горлом такие вопросы в семье не решаются.

— Уезжай отсюда, — сказал Саныч отцу. — И не потеряй по дороге свое сокровище — жену.

— Я не понимаю, что заставляет меня терпеть все эти унижения, боже?!

Катя услышала, как это громко, с чувством собственного достоинства произнесла мачеха Сухого-младшего.

— Ничего, потерпишь, за все его деньги и не такое терпела, еще при матери моей терпела, — бросил Саныч.

— Негодяй, что ты сказал? Повтори, что ты сказал? Щенок! — Сухой-старший, сжав кулаки, двинулся на сына.

Катя поспешно ретировалась на корму. Скандал. Крик. Мат-перемат. А с виду все вроде — сплошное комильфо. И это отцы и дети?

Только вмешательство милиции предотвратило рукопашную. Сухого-старшего и его жену вежливо выпроводили с теплохода. Хлопнули двери — серебристый «Мерседес» — близнец, опаленный праведной родительской яростью, развернулся и умчался — уж явно не в ближайшее отделение милиции.

— Дурак ты, Саныч. Ненормальный. Мачеха у тебя — конфетка, фотомодель, — услышала Катя за спиной насмешливый голос Варвары. — И чего ты бесишься? По ней Голливуд давно плачет, а ты какую-то жабу из нее делаешь. За что ты так ненавидишь-то ее?

— Фотомодель… Сука она грязная, вонючая, — Саныча, как и отца, душили эмоции. — Задница вся в лоскутах, штопана-перештопана, одних пластических операций восемнадцать штук… Она ж маньячка полная, помешанная на пластике. От силикона лопается уже вся.

Щеки надрезаны. Пупок разрезан. Подбородок срезан, нос перекроен, хрящи наращены, ляжки тоже все срезаны… Да в ней ничего женского, ничего человеческого уже не осталось, в этой уродине перелицованной. За такую двумя пальцами взяться — стошнит сразу, а он с ней… Ненавижу ее, физически ненавижу, мутит меня от нее, уродины. А отец.., папаша… Мать моя болела, умирала, а он с ней, с этой гадиной, обманывал ее — в последние ее земные часы обманывал. А потом трех месяцев не прошло с похорон — женился. И теперь они…

— По-моему, ты сам не прочь был с ней в койку бухнуться, малыш, — фыркнула Варвара, — только она не тебя выбрала. Или я ни черта в вас, кобелях, не смыслю.

— Одним местом ты смыслишь, — Саныч отвернулся.

Катя украдкой наблюдала за ним. Какой он, однако… А ведь на первый взгляд такой спокойный, сдержанный. Ничего себе, сдержанный — вон как рот у него дергается. Тик, что ли, нервный? С такой возбудимой психикой недалеко и до…

С дороги послышался громкий сигнал — кто-то приближался, предупреждая о своем прибытии. Это был тот, кого они все с таким нетерпением ждали.