Дамозель и королечек

— Вы так благосклонны в вашем гостеприимстве, госпожа, — сказала Катрин, поднося к губам кубок с медовым вином. — Ваша доброта тронула меня.

Бургундцы и правда были безупречно любезны с ней. Ее, взяв с нее слово чести, поселили в комнате на третьем этаже герцогской башни и приставили к ней камеристку. Роскошь, которая вовсе роскошью не была, если учесть бесчисленные финтифлюшки, наводняющие гардероб дамы благородного происхождения. Такая дама, как поняла Катрин, просто не может одеться сама, не утонув в шнурках, пряжках и застежках. Она пользовалась определенной свободой передвижения в стенах замка, а приставленные к ней стражники изображали добродушное безразличие. Их бдительность, однако, не ослабевала никогда.

— Дело в том, что женщины-воительницы — редкость, — улыбнулась Филиппа. В ее холодном, даже отстраненном взгляде отразилась некоторая грусть. — Вы, должно быть, ведете увлекательную жизнь.

— Не знаю, что и сказать, мадам.

— До нас доходили невероятные истории о вашем мастерстве полководца, о том, как вы обводили вокруг пальца лучших английских капитанов.

— Я старалась вносить свою лепту.

— Ццц, ццц, дорогая баронесса, нашему полу скромность к лицу только тогда, когда рядом есть мужчины, чтобы ее оценить. Мы среди женщин, вы можете говорить открыто.

Катрин безнадежно ломала голову, что бы такого сказать. Она совершенно не разбиралась в легкомысленной болтовне высокопоставленных дам. Ей довольно приходилось слышать, как болтают простые женщины о погоде, урожае, дороговизне хлеба, своих и чужих постельных утехах, мужьях и детворе, но эти прозаические темы не соответствовали этому благородному обществу.

— Война непохожа на «Песнь о Роланде» мадам. Она смердит, на ней бредут через дерьмо и слякоть, и гибнут люди.

В глубине комнаты двое дам подняли глаза от игорной доски.

— Думаете, я этого не знаю? — Прелестная блондинка наклонилась к воительнице и устремила на нее свои проницательные серые глаза. — Вы полагаете, происхождение защищает нас от реалий мира? — Ее лицо снова изменилось и застыло в холодной нейтральной маске. — Мне было два года, когда граф, мой отец, обещал меня наследнику саксонского герцогства, пять, когда умер мой маленький жених, двенадцать, когда меня выдали за герцога Филиппа, с лицом которого меня познакомил портрет. Я впервые увидела его в день свадьбы. Я всегда выполняла свой долг. Нас, женщин-дворянок, этому выучивают. Но иногда, когда ночь расстилает свой черный бархатный плащ над нашими снами, иногда… ну, нам всем случается грезить…

Она завидует мне, ошеломленно поняла Катрин. Эта высокая, прекрасная и знатная дама, жена самого могущественного сеньера Запада, завидует крестьянской дочери. Из-за любовниц ее мужа? Герцог Филипп, как печально было известно, содержал уйму любовниц и фавориток, доходя даже до того, что узаконивал своих бастардов, подрастающих при дворе. Каждый день видеть напоминания о неверности мужчины, который делит с тобой постель, который заключает тебя в свои объятья и детей которому ты рожаешь… Она заслуживает лучшего.

— Мой отец был крестьянином и играл на виеле на деревенских праздниках, — смущенно призналась Катрин. — Он был добрым и хорошим человеком. И красивым мужчиной. Он имел несчастье жениться на женщине более высокого положения. Моя мать была единственной дочерью суконщика, которая думала, что выиграла приз, а в итоге стала обычной женой обычного человека. Она мстила моему отцу и постоянно унижала его. Она разбила ему сердце.

— Вы не любили свою мать.

Это был не вопрос.

— За что мне было ее любить? — Катрин одернула начавший ее стеснять кружевной воротник и подавила свои эмоции. — Она была мстительной, озлобленной женщиной, укрывавшейся за своими детьми. Я выросла в ненависти к ней.

— О небо, лишь бы мои дети не стали ненавидеть своего отца, — пробормотала Филиппа.

— Как им придет в голову, когда их мать — такая благородная дама?

Вновь вернулась грустноватая улыбка.

— Мои дети… мои дети — сокровище моей жизни, но я не питаю иллюзий, что могу как-то повлиять на их будущее. Я присматриваю за ними, молюсь, беспокоюсь, но их судьба не зависит от меня.

А потом люди удивляются, почему я не хочу детей!

— А я не создана для материнства. Мне дóлжно сражаться с оружием в руках.

— Вы храбрее меня.

— Нет, мадам, — запротестовала Катрин, тряхнув головой, отчего чепец на ее русых волосах сбился. — Для этого нужна другая храбрость. Которой я не обладаю. Для меня легче встретиться с врагом, которого я смогу убить.

— Да, я понимаю. Служить делу, любому делу, а не страдать от капризов судьбы.

— При всем уважении, благороднейшая дама, это дело не «любое». Народ Франции жестоко страдает под английским игом и стремится жить в мире под властью своего законного государя.

— Так ли это? — очень, очень мягко возразила Филиппа.

— Да, — ответила Катрин с абсолютной убежденностью. — По милости Божьей и любви своего народа Карл — наш законный государь. Он благоразумен и добр; он будет великим королем.

Филиппа моргнула: