Дамская комната

За окнами шел дождь. Начало ноября, как всегда, было сырым, серым, угрюмым. Больше не хотелось задерживаться в саду, где на слишком длинных, уже без листьев стеблях подгнивали последние розы; наоборот, тянуло в дом, в его уют, где витали запахи супов или же яблочного пирога, аромат теплого вина и пряностей.

Друг Арно изменился, отяжелел. Было легко ошибиться на его счет: тот, кто не обратил бы внимания на остроту взгляда, на живость лица и ума тоже, на его находчивость и внимание, не задумываясь, отнес бы Рютбёфа с его неуклюжим телом, толстым загривком, с кулаками виноградаря скорее к рабочим, ожидавшим работы на Гревской площади, чем к пользовавшимся любовью парижан менестрелям. Не наделенный ни красотой, ни элегантностью, ни бросавшейся в глаза утонченностью, он был, однако, не лишен черт, вызывавших интерес. Его длинный нос всегда словно принюхивался к ветру, стараясь уловить в нем какие-то доступные только его восприятию колебания, а рот с хорошо прорисованными губами говорил о тонкости, о которой умалчивало все остальное. Жанна говорила про себя, что душа ее воздыхателя была благородной, а тело грубым. Поэтому-то первая ее очаровывала, а второе оставляло безразличной.

— Наша королева Маргарита скоро возвратится из святой земли, — сказала Жанна. — С ее возвращением снова забурлит жизнь двора с ее весельем и ухаживаниями. Поэтические состязания, к которым, кажется, после ее отъезда потеряли всякий интерес, снова возобновятся с полной силой. У вас будет случай блеснуть среди этих знатоков своими достоинствами, которые не могут оставить их безразличными.

— Мне хотелось бы быть в этом так же уверенным, как вы, мадемуазель! Увы, видимо, я рожден под темным знаком, омрачающим мой горизонт. Боюсь, что удачи мне не видать.

— Вы еще слишком молоды в свои двадцать три года, чтобы рассуждать о своей судьбе так, словно за плечами у вас целая жизнь!

Разумеется, я еще не стар, но уже имел достаточно дела с врагами, как внутренними, так и внешними, и могу перечислить их, не рискуя ошибиться. Еще ребенком я уже боролся с нищетой, невезеньем, с внутренней слабостью. Столкнувшись с ними вплотную, я не могу игнорировать их отвратительных сторон, их суровости и уродства. Поэтому не ожидайте от меня, мадемуазель, что я пойду по жизни пританцовывая, беспечно улыбаясь. Я из тех, кому все дается трудно. И верьте мне, слава не составляет исключения, если, конечно, ветер каким-то совершенно необычным образом не подует в мою пользу!

Жанна повторяла себе, что без нее, без ее поддержки этому парню грозит мрак самой черной горечи. Она испытывала при этом удовлетворение человека, считающего себя полезным тому, которым он больше всего восхищается.

Достаточно чувствительный, чтобы не замечать этого аспекта дружбы, которую он воспринимал как дар Божий, как одну из редких сладостей своей жизни, наш менестрель укреплял в девушке веру в себя, что было благом для них обоих.

— Скоро в Париж в рядах главных сил армии вернется Арно, — говорила Жанна. — Не сомневаюсь, что, как только он встретится с вами, не преминет рассказать вам о короле и королеве, ведь он стал одним из близких им людей. Они поручали ему важные миссии в Египте, которые он успешно выполнил, что упрочило его положение при дворе. Уважение, которое он всегда к вам питал, поддержанное мной, если это понадобится, его рекомендация позволят вам занять положение, принадлежащее вам по праву.

— Я люблю слушать, как вы с таким прекрасным пылом говорите о моем таланте, мадемуазель! Вы единственная верите в меня, единственная, поддерживающая мое мужество. И верьте мне, я в этом очень нуждаюсь! К сожалению, я неудачлив и упрям. Вы же знаете, какие бы трудности ни встали передо мной, я полон решимости делать свое дело, как люди строят храм, не считаясь ни с тяжестью труда, ни со временем. Я посвящу этому свою жизнь. Посмотрим, удастся ли мне довести свой проект до конца, завершить его, но я чувствую в себе потребность работать над ним, необходимость творить. Я могу столько сказать, столько выразить! Профессия менестреля меня больше не удовлетворяет. Она лишь способ зарабатывать кусок хлеба; я хочу писать драмы, сказания, фаблио [2], лирические поэмы, грустные песни, сатирические произведения, оды Богоматери.

Он взял несколько аккордов на вьели [3], с которой никогда не расставался, стал напевать вполголоса, подбирая мелодию, и запел, импровизируя, низким голосом.