– Советники и министры Елизаветы, – сказала она, – были крайне напуганы болезнью ее величества. Больше всего их страшила мысль, что английский трон достанется королеве Шотландии. – Как известно, – безжалостно объяснила графиня, – они ненавидят вас всей душой и боятся тех бедствий, какие неминуемо принесет стране ваше правление. Поэтому они подписали закон, согласно которому вы никогда не будете королевой Англии. Они отказали вам в праве престолонаследия!
Королева застыла, как вкопанная.
– Но Елизавета… она разве не умерла? – вымолвила наконец Мария Шотландская.
– Нет-нет. Ее величеству много, много лучше, чему все мы искренне рады.
Королева в полузабытьи пробормотала молитву.
– А как же розовые гвоздики? – спросила она.
– Ее величество весьма недовольна вашим подарком, – отозвалась графиня. – Вышивка в дороге совершенно распустилась. – Она бросила уничижительный взгляд на фрейлину. – Полагаю, миссис Сетон не затянула узелки, как следовало.
Дружбе между королевой Шотландии и графиней Шрусбери пришел конец.
Той же ночью, когда королева лежала в постели, полы балдахина внезапно качнулись, словно от дуновения ветра. Голые ветви деревьев на фоне луны походили на гигантскую черную штопку, словно весь замок опутан нитками, и она вместе с ним. От страха королеве начало мерещиться, что жуткие черные стежки зашили ей веки, заплели горло и стянули пальцы, отчего руки превратились в никчемные, уродливые лоскуты.
На ее вопль сбежалась прислуга.
– Elle m’a cousuе а mon lit! Elle m’a cousuе а mon lit! – кричала Мария Шотландская. (Она пришила меня к постели! Она пришила меня к постели!) Её успокоили и объяснили, что ничего такого графиня не делала.
С тех пор королева больше не пыталась похитить расположение старого графа.
Приблизительно годом позже граф перевез узницу из своего замка в новый четсвортский дом графини. По приезде он, улыбаясь, показал ей наборный пол, уложенный по настоянию супруги, – в виде шахматной доски из плит черного и белого мрамора.
Королева вздрогнула, вспомнив плачевную участь юноши, которому подарили такой же клетчатый плащ.
– Здесь я не пойду, – сказала она.
Граф посмотрел на нее, словно не понимая, в чем дело. Когда вскоре выяснилось, что все входы в дом выложены черно-белым шахматным узором, королева заявила, что останется на пороге. Чего только не делал бедный граф – даже рвал на себе седины (и без того нечастые), но королева упорно отказывалась идти по клетке. Ей вынесли стул, на который она тут же села и осталась мокнуть под дербиширским дождем, пока граф не позвал рабочих, и те не вырыли все мраморные плиты.
– В чем же дело? – допытывался граф у шотландской и французской прислуги, но получал в ответ только недоуменное молчание.
Королева никогда не думала, что жизнь может быть так пуста.
Сколько стараний было положено, чтобы прибрать к рукам тот или иной европейский трон, женить на себе того или иного влиятельного вельможу, – и все без толку; и каждый раз Марии чудилось звонкое «чик-чик-чик» Елизаветы, кромсающей нити ее усилий, и тихое «штоп-штоп-штоп» графини, зашивающей ее в канву темницы-Англии. Однажды вечером она рассеянно глядела на вышитую шпалеру у себя в комнате. Вышивка изображала античную даму в окружении челяди, застигнутую ужасным бедствием. Взгляд королевы упал на одну из служанок античной дамы – несчастная убегала, панически воздев руки. Дыханием ветерка шпалеру то и дело раскачивало в опасной близости от стоящей на сундуке свечи, отчего казалось, будто вышитая фигурка жаждет броситься в пламя.
«Она устала, – подумалось королеве. – Устала быть втиснутой в канву отчаяния и бессилья».
Королева привстала и, незаметно для слуг, слегка придвинула подсвечник к полотну. Еще одно дуновение ветерка – и вышивка загорелась.
Увидев лижущее ткань пламя, фрейлины разом вскрикнули, а придворные принялись раздавать друг другу команды. Они умоляли королеву покинуть комнату, скрыться от опасности, но госпожа оставалась недвижимой, точно алебастровая статуя. Она не сводила глаз с вышитой фигурки, глядя, как та исчезает в пламени.
– Вот! – прошептала королева фрейлинам. – Отныне она свободна.
На следующий день Мария Шотландская сказала своей служанке:
– Теперь я знаю, что делать. Принеси мне красного бархату – самого яркого, какой только найдешь. И шелковых нитей – багряных, как предрассветное зарево. С тех пор неделя за неделей сидела королева у окна. В руках у нее лежал алый бархат, и расшивала она его багряным, как заря, шелком.
Когда же фрейлины спросили, что она делает, королева с улыбкой ответила, что вышивает прекрасное пламя.
– Прекрасное пламя, – сказала она, – может столько всего уничтожить – тюремные стены, что тебя держат, нити, что спутывают по рукам и ногам.