Дамы любят погорячее

Ольга тоже молча кивнула. Катерина, откинув полотенце, которым были прикрыты перевернутые вверх дном эмалированные кружки, стоящие на деревянном подносе, взяла две и налила нам из крынки молока. Оно оказалось прохладным и каким-то непривычно вкусным, с богатым вкусом, я бы так сказала.

— Что же вас интересует по правде? — прищурилась Катерина. — Как Вика жила после того, как ее из института выгнали? Ну, а как выгнали-то, знаете? — Мы кивнули. — Вот-вот, подруга помогла…

При этих словах Ольга покраснела, а Катерина, внимательно посмотрев на нее, спросила:

— Ты, что ли?.. Подруга-то эта?

— Я, — тихо ответила Ольга, отодвигая чашку с молоком.

— Мириться, значит, приехала? — Ольга кивнула, не поднимая глаз. — Да ты ж была здесь, так ли?

— Так, — пробормотала Ольга.

— Ну, ну, — многозначительно проговорила Катерина и вздохнула. — Вот, значит, что… А кто, говорите, умер-то?

— Один наш знакомый, — еще тише ответила Ольга.

— Нет тот ли, — спросила Катерина, проявляя чудеса прозорливости, — от кого она ребеночка носила?

— Тот, — подтвердила Ольга.

— Вон, значит, что… Ясно теперь, чего ты приехала-то. А что с ним-то случилось?

— Сердце, — поспешно проговорила я, не желая ей объяснять всю подоплеку.

— Вон, значит, сердце… Молодой был?

— Тридцать лет, — сказала я.

— Вон что… Да, бог все видит. Вот ему за Викушку-то и досталось. И за ребеночка ее, и за мамку…

— Но что же все-таки случилось? — вежливо и осторожно спросила я.

— Да что? Обрюхатил девку-то, — недовольно начала Катерина, — опозорил, да и признавать не пожелал! Ни ее, ни ребенка своего! Это ж где такое видано? Только в городе вашем такое и может быть! У нас-то вон разве такое может быть? У нас вон все друг друга знают, до такого позора никто не допустит! А Вика-то, ой, какая же хорошая девчонка была! — Катерина покачала головой. — Какая же красавица да умница, ой, прямо заглядение! У меня вон брат, Сережка, все хотел на ней жениться. Если бы она в город не укатила, то все бы было у ней по-другому в жизни. Сережка-то за ней прямо хвостиком ходил… — Катерина снова покачала головой и подперла подбородок кулаком.

Выражение ее открытого, простодушного лица стало задумчиво-грустным, глаза, прежде небольшие и невыразительные, показались теперь глубже и прозрачнее, линия рта смягчилась, так же как и морщины и складки вокруг носа, и вся она как-то помолодела и посвежела в этот момент и даже показалась едва ли не красавицей.

— Вот уж кто убивался-то больше всего, так это мой Сережка, — продолжала она. — А потом… — Катерина махнула рукой, — уехал. Теперь вон в Магнитогорске живет, слава богу, все у него хорошо, и жена, и дети, и работа хорошая. А все равно, нет-нет да и спросит в письме, не слышно ли чего о Вике. Он ведь ей жениться предлагал, когда она из города вернулась, так любил, значит, если и чужим ребенком не побрезговал. Но Вика не пошла, может, и надо было ей пойти-то за него, вы как думаете? — спросила она у нас.

Мы промолчали, не зная, что ответить.

— А я вот все думаю, может, надо было ей все ж таки пойти за него, горе-то оно только поначалу страшное, а потом притерпишься, позабудешь, время пройдет, так и следа, может, никакого не останется. А она… — Катерина опять качнула головой, но только теперь уже недовольно. — Она ведь, знаете, чего удумала? Она ведь руки на себя наложить хотела.

Ольга подняла глаза на соседку.