Дань псам (ЛП)

Ты придешь ли, расскажешь, что музыка смолкла

Музыканты объяты огнем
Инструменты чернеют, во прах рассыпаясь
Что танцоры споткнулись, их ноги гниют
Их руки трепещут и бьются
А кожа трещит, завиваясь древесной корой?

Ты придешь и расскажешь, что музыка смолкла

Когда звезды, что в небо мы запускали
Обрушатся с ревом
Тучи, нами надутые, лопнут от гнева
И князья привилегий пройдут слитным строем
Улыбаясь как трупы и ложные маски роняя.

Ты придешь ли, расскажешь, что музыка смолкла

Если смысл утопает в суеверном болоте
Если тысячи армий сорвались с цепей
И сразиться спешат
Если мы разучились глаза поднимать
И спешим погрузиться в безмолвие вздора
Под рыдания хора небес?

Ты придешь и расскажешь, что музыка смолкла

Музыканты — всего лишь горелые палки
Инструменты визжат словно дети пред смертью
И стоят на дороге
Люди без языков и без губ — из зияющих дыр
Веет духом негаснущей гари…

Не забудешь сказать мне, что музыка смолкла

Если вздох мой пылает огнем
Если песня исполнена боли
И пальцы припаяны к струнам
Содрогаются мышцы, сгорая веревками в вечном костре
Под твой хохот ломается хрупкое тело?

Так приди же сказать, что музыка смолкла

В час, когда я подпрыгну, чтобы бога увидеть
Или целую тысячу, или ничто
Благотворную бездну забвенья
В час, когда я открою шкатулку, спуская жестокий и яростный гнев
На глупцов, что столпились в дверях, паникуя

Так следи же за мной, пораженно глаза распахнув

Ужасаясь, не веря, сердясь, негодуя и брани предавшись
Крики «нет!» провозвестием истины станут:
Смолкла музыка, братцы, подонки и мерзость
Беспутные други мои,
Поглядите
Вышибаю я дверь, вышибаю сплеча — вам в лицо!

«Конец музыке», Рыбак Кел Тат

Сапоги хрустели по вытертым, покрытым слизью камням, когда он спускался к воде. Пологие склоны ближайших гор зеленели, заросшие густым лесом — деревья с алой корой нависли над головой, на упавших стволах покачиваются моховые бороды.

Эндест Силан оперся на прочный посох. Мышцы ног дрожали. Он огляделся, выравнивая дыхание. Было холодно; край солнечного диска едва показался над западными пиками, и тени снова поглотили речную долину.

Он мог ощутить холод проносящейся реки — нет нужды приседать, нет нужды погружать руку в быстрое течение. Теперь он увидел, что темная река вовсе не похожа на Дорсан Рил. Да и могло бы быть иначе? Новое — всего лишь искаженное эхо старого; воображаемые шепотки узнавания несут лишь боль, обжигают потерей. Ох, что за дурака он сыграл, предприняв долгое путешествие. В поисках чего? Даже на это нет ответа. Хотя, может быть, есть. Бегство. Краткое, да, но все же бегство. Трус бежит, зная, что придется возвращаться и надеясь, что обратный путь его прикончит, отнимет жизнь — как это часто бывает со стариками. «Но слушай! Ты можешь переделать душу — сделать ее дырявым ведром и таскать с собой. Или душа может стать веревкой, толстой и перекрученной, цепляющейся за камни то одним, то другим узлом, однако не желающей рваться. Выбирай свой образ, Эндест Силан. Ты здесь, ты дошел, не так ли? И, как сказано тебе… идти особенно некуда. Вообще некуда…»

Он уловил запах дыма. Вздрогнул и в тревоге отвернулся от стремнины. Проследил, откуда веет вечерний бриз. Там, в далекой полутьме, мерцал огонек костра.

Ах, бегство невозможно. Он хотел одиночества перед ликом непостижимой, равнодушной природы. Он хотел ощутить себя… ненужным. Хотел, чтобы запустение сделало его бесчувственным, смиренным, жалким ничтожеством. О, не слишком ли многого он хотел?..