Дань псам (ЛП)

Мертвый глаз снова смотрел на нее. Тук показал на тыквы, стоящие около ног Хватки: — Пей. Оживи с именем своим. Бери одну, Хватка.

— С ума сошел? Только что ты рассказывал, откуда эта кровь!

— Пей и помни все, что я передал.

Он пропал.

Помни, да, она уж запомнит. «Найди Тоблакая. Найди убийцу и напомни ему… напомни, поняла? Потом, носящая браслеты, веди его на войну.

Веди на войну».

Было сказано много, много больше. И никакой надежды на то, чтобы забыть. «Я всего лишь хотела уйти на покой».

Тихо ругаясь, она подошла к ближайшей тыкве, согнулась… «Пей. Это кровь, чтоб вас всех!»

Пей.

* * *

Встать в сердце Драгнипура, встать над самыми Вратами Тьмы — вот последний акт жизни Аномандера Рейка. Возможно, это отчаяние. Или жертва превыше понимания смертных.

Оружие по имени Мщение, или оружие по имени Горе — так или иначе, собственный меч отправил его в мир, во многом им же созданный. Все иные решения кажутся ныне тонкой пылью над тропой его жизни.

Он был Сыном Тьмы. Его народ заблудился. В конце жизни ему есть о чем горевать; он может, наконец, просто отвернуться, как сделала Мать. Отвернуться от детей своих. Как делает каждый отец в последний миг, в миг смерти. Ему не пришло в голову просить прощения — сейчас, на горе бормочущих татуированных тел.

В конце концов, он не любитель просить.

Единственное исключение — Драконус. О, тут обстоятельства исключительные, тут преступление столь сложное, столь противоречивое, что ему нельзя упускать ни одной мелочи. Так или иначе, он просил прощения, не ожидая услышать ответ. Нужно было, чтобы Драконус услышал его слова. Пусть сделает с ними что захочет.

Аномандер Рейк стоял, устремив глаза в небо, глядя на кипящие облака, на близящееся уничтожение — и не закрывал глаз, не дрожал. Он ощущал, как глубоко внутри нечто отвечает на этот вызов. Кровь Тиам, кровь хаоса.

Итак, он встанет за всех скованных. Он встанет за всех в мире. За все несчастные, сломленные души под его ногами. Он встанет лицом к лицу с хаосом.

До последнего мига. Самого последнего мига.

Словно клубок змей, татуировки задвигались под ним.

* * *

Кедаспела ждал так долго. Ждал такого шанса. Месть против убийцы возлюбленной сестры, против предавшего Андариста, благородного Андариста, мужа и брата. О, он подозревает, чего именно хотел добиться Аномандер. Достаточно, чтобы его оправдать? Любой Тисте Анди ответил бы утвердительно. Любой, кроме одного.

«Не Кедаспела! Нет, не я. Не я! Не я не я не я!

Я заставлю тебя пасть! При последнем деянии, при жалкой попытке оправдаться — я поставлю тебе подножку!

Видишь, какого я сделал бога? Видишь? Видишь видишь?

Нет, ты не ждешь, не ждешь, не ожидаешь! Не теперь!

Как и ножа в его руке! Ножа в руке!»

Оскалив зубы, слепец Кедаспела перекатился на спину, чтобы лучше видеть Сына Тьмы, да, чтобы лучше видеть. Глаза не нужны чтобы видеть ублюдка. Совсем не нужны.

Он стоит так гордо, так вызывающе — почти на расстоянии удара.

На горе тел, стонущем помосте из плоти и костей, горьком барьере у Врат темноты, на живых чарах — так глупо, так глупо! Стоять здесь, воздев очи к небу, когда душа ушла вниз, вниз, вниз. Почует ли она его? Обернется ли? Увидит ли? Поймет ли?

Нет — ответ на все вопросы. Но Кедаспела сделал бога бога бога, сделал бога и в руке его нож нож нож…

Аномандер Рейк стоит, и схема пробуждается, ее сила и его сила соединяются.

Блуждающий Оплот более не блуждает. Бегущие Врата не убегают. Вот что он делает. Вот его жертвоприношение, о, такое достойное благородное и мудрое, да, мудрое, ибо кто же мудр и благороден, как не Аномандер Рейк?

«Все напрасно!

Дитя — бог! Время! Ощути нож в руке… Ощутил? Теперь поднимай высоко… дурак не видит, не подозревает, ничего не знает, что я чувствую, а я не забыл, не забыл, никогда не забывал и не забыл, и никогда не забуду!

Подними выше.

Бей!

Бей!

Бей!»

* * *

Буря света, разбитая луна, восстающее солнце за покровом туч, из которых хлещет бурый, гнилой дождь — Черный Коралл попал в осаду, и Тисте Анди смогли наконец ощутить гибель своего Владыки, а с ним — и гибель всего их мира.

Честно ли — возложить бремя давно погибших надежд на одного, просить у одного столь многого? Не трусость ли это, в конечном счете? Он был их силой. Он был их смелостью. Он платил Дань Псам за них всех, века за веками, и ни разу не отворачивался.

Он как будто стал им вместо матери. Как будто делал то, чего она не хотела.

«Наш Лорд мертв. Он бросил нас».

Народ горевал.

Дождь падал. Келик темными потоками несся по улицам, проникал в подвалы. Заполнял водостоки. Капли шипели на шкуре Силанны. Это дождь узурпации, и против него они чувствовали себя бессильными.

«Пей до дна, Черный Коралл.

И пляши, да-да, пляши, пока не умрешь».

* * *

Жрикрыс мучительно взбирался по сырому, усеянному корнями склону; в руках его были два последних ребенка. Он глянул вверх, увидел Штыря — вымазан глиной, похож на чертову горгулью. Но в глазах нет злобного веселья — только усталость и страх.