Дань псам. Том 2

Крысмонах с трудом взбирался по грязному склону среди корней, неся двух последних детишек. Наверху скорчился Штырь, перепачканный в глине, похожий на проклятую горгулью. В его глазах светилось не злорадное веселье, а изнеможение и ужас.

Неестественный дождь добрался до этого сломанного, наполовину разбитого леса. Старые траншеи и уступы почернели от слизи, обломки стен напоминали гниющие кости и зубы, как будто с холма содрали плоть, обнажив гигантское изуродованное лицо, которое бессмысленно улыбается в серо-бурое небо.

Двое бывших «мостожогов» смогли отыскать двадцать детишек, из которых четверо были при смерти, не весили практически ничего и свисали в руках как куклы. Мужчины всю ночь носили детей в траншеи и в туннели, где можно было укрыться от гнусного ливня. Они наворовали одеял, еды и чистой воды в кувшинах.

Когда Крысмонах подошел ближе, Штырь поднялся, чтобы помочь ему перебраться через край. Истощенные девочки висели, как соломенные чучелки, головы болтались; Крысмонах передал их по очереди Штырю, который пошлепал по залитой грязью траншее.

Крысмонах наклонился лицом вниз, чтобы уберечь от дождя глаза и рот, и принялся глубоко дышать.

Жизнь солдата приучает к тяготам и лишениям, они становятся привычными, как пара протекающих кожаных сапог. Так почему теперь все иначе?

В туннеле раздался плач, а потом зазвучал голос Штыря – успокаивающий и ободряющий.

Боги, как же Крысмонаху хотелось заплакать.

Иначе, все совершенно иначе.

– Солдаты, – пробормотал он, – бывают разные.

Долгое время он был солдатом, наелся досыта и просто ушел. А теперь явился Штырь, взял его, вывернул наизнанку и превратил в совсем другого солдата. И этот солдат казался правильным. Таким как нужно. Он понятия не имел…

Крысмонах посмотрел на подошедшего Штыря.

– Давай на этом и остановимся, Штырь, – взмолился он. – Пожалуйста.

– Я хочу вонзить нож в рожу Градитхана, – прорычал Штырь. – Хочу вырезать его черный язык. И затащу эту сволочь сюда, чтобы все эти крохи видели, что я с ним сделаю…

– Только попробуй – и я сам тебя убью, – пообещал Крысмонах, оскалившись. – Они и так насмотрелись всякого.

– Они должны увидеть отмщение…

– Они увидят не отмщение, – сказал Крысмонах, – а только прежний гребаный ужас, прежнюю безумную жестокость. Ты хочешь отмщения, так сделай по-тихому, Штырь. Там, внизу. Только не жди помощи от меня – я не участвую.

Штырь уставился на него.

– Что-то ты другие песни запел, Крысмонах. Вчера ночью ты талдычил, как мы прижмем его и дадим хороших…

– Я передумал, Штырь. Из-за этих крох. – Он подумал. – Из-за тебя, потому что ты заставил меня сделать то, что мы сделали. – Он хрипло рассмеялся. – Прикинь, я чувствую… искупление. Правда, забавная ирония, а, Штырь?

Штырь медленно прислонился спиной к стенке траншеи и сполз вниз, усевшись в грязь.

– Вот дерьмо. А я шел и шел, чтобы понять, что ты сделал и узнал здесь. Искал чего-то, думал, что здесь найду ответы… а у меня не было даже правильных вопросов. – Он скорчил гримасу и плюнул. – И сейчас нет.

Крысмонах пожал плечами.

– И у меня нет.

– Но ты достиг искупления, – прозвучало горько.

Крысмонах пытался собраться с мыслями.

– Когда тебя накроет… меня, когда меня накрыло, что такое хорошо, Штырь, то и искупление обрело новый смысл. И как бы ответов уже не ищешь – знаешь, что любой, кто обещает ответы, гонит туфту. Жрецы, жрицы, боги, богини. Полная хрень, понимаешь?

– Звучит странно, – возразил Штырь. – Чтобы получить искупление, нужно чтобы кто-то его дал.

– Но может, и не нужен кто-то другой. Может, просто нужно сделать что-то, стать чем-то, кем-то и почувствовать внутри, что изменился, – и вроде как пошел и искупил себя. И не важно, что думают другие. И знаешь, что у тебя есть все вопросы – правильные вопросы, неправильные, и, может, найдешь ответ-другой, а может, не найдешь. Это не имеет значения. А важно то, что понимаешь: никто другой тут вообще ни при чем. Вот об этом искуплении я толкую.

Штырь откинул голову назад и прикрыл глаза.

– Повезло тебе, Крысмонах. Это я серьезно. Правда.

– Ты идиот. Я гнил тут, все видел и ничего не делал. И если я оказался в другом месте, то только благодаря тебе. Проклятье, да ты же сделал то, что должен делать настоящий жрец: не советы хреновые раздавать, не мудрости гребаные изрекать, не сочувствовать – это все хрень. А просто врезать по яйцам и заставить делать то, что правильно. В общем, я не забуду, что ты сделал, Штырь. Никогда не забуду.

Штырь открыл глаза и, глядя в небо, почему-то нахмурился.

И Крысмонах тоже посмотрел вверх.

Одинокая фигура двигалась к Храму Тьмы, шурша мокасинами по скользкому булыжнику. В поднятой руке кружилась изящная тонкая цепочка; на концах поблескивали кольца. Толстые дождевые капли рассекались этой дугой и брызгали на лицо и чуть изогнутые в ухмылке губы.