Данайцы

В городе я поселился в дешевой гостинице и пил без перерыва три дня. Вся обстановка моего номера состояла из продавленной скрипучей койки, замусоленного телефона, трехногой табуретки и обитого клеенкой стола, если не считать загадочного растения, высохшего до ствола и похожего на воткнутый в горшок с землей карандаш. От этого номера у меня осталось ощущение оштукатуренной выгребной ямы, в которой, дабы не утонуть в дерьме, мне приходилось передвигаться вдоль стен.

Я допился до изысканных драматургических галлюцинаций. Мысль о самоубийстве, к примеру, являлась мне в виде надписи, вышитой серебром на театральном занавесе. Занавес этот, в свою очередь, был гибридом бархатной шторы и гильотинного лезвия, и опускался не на сцену, а поперек каменной штольни. Мы с Юлией, как два Аякса, были водителями в какой-то изматывающей сценической облаве, нашими жертвами – Ромео, Лёлик и, Бог знает с чего, стадо коров. В короткие периоды просветления, вспоминая Бет, я плакал от безысходности, но быстро выдыхался, и благодатные воды забытья снова несли меня в штольню. «Сценическое» действие, ветвившееся несколькими потоками, сходилось в конце концов одной единственной идеей: Бет – жива. Я уже не помню посылок этой идеи, но тогда я безоглядно уверовал в нее, и, протрезвев, стал всерьез, скрупулезно оценивать свое открытие. Бет как-то рассказывала о своей младшей сестре, – так вот, присовокупив к идее младшую сестру, я заключил, что на фотографии в кювете запечатлена не Бет, а сестра.

Позвонив в адресное бюро и представившись фининспектором, я добыл столичные координаты Бет. Она жила вместе с мужем в старом городе. Это было в получасе ходьбы от гостиницы.

Опохмелившись рюмкой водки, я отправился в старый город. Стоял чудесный апрельский день, после ночного дождя парили мостовые, в лужах рябило небо, и мне казалось, что я самый счастливый человек во всем белом свете.

То, что по указанному адресу Бет уже давно не жила, а жил ее первый супруг, ничуть не расстроило меня. С самого начала он заявил, что с «этой женщиной» его больше ничего не связывает, что он «порядочный человек», однако мне не составило особого труда вытянуть из него новый адрес Бет. Пока он перелистывал записную книжку, я рассматривал его через порог. Ему было за пятьдесят, но, несмотря на одутловатость и плешь на макушке, он все еще мог называться красавцем мужчиной. Судя по латунной табличке на двери, он был профессор права, а по тому, что кусок прихожей, открывавшийся мне через дверную щель, отличался богатым, если не сказать роскошным, убранством – практикующий юрист. Тем забавнее представлялась его обида на Бет.

– Вот. – Нерешительно, как в пустоту, он протянул мне листок с адресом.

Его мутноватые воловьи глаза вдруг замигали. Оглянувшись, он перегнулся через порог и заговорил шепотом, обдавая меня запахом зубного эликсира:

– Может быть, с ней что-нибудь случилось? Вот в прошлом месяце тоже спрашивали. Скажите, что случилось?

– О, нет, ничего серьезного – ответил я, пряча листок и пятясь к лестнице. – Так, проверяем.

– Что?

– Ничего…

Спускаясь, я прислушивался и ждал, когда он закроет дверь, но до тех пор, пока я не вышел из подъезда, дверь оставалось открытой – профессор, как видно, в свою очередь прислушивался к моим шагам.

«Нет, – подумал я, – не пара ты ей».