Данбар

Ее пугало, как быстро она уставала от своих любовников. Еще вчера Хес казался ей таким обалденным, ее восхищало его молодое, блестящее от испарины тело, лихорадочно сосредоточенный взгляд, придававший ему сходство с сапером, торопящимся обезвредить ядерный заряд, – а на самом деле парень просто старался доставить ей наслаждение, которое волна за волной захлестывало ее тело. Но почему теперь он вызывал у нее чувство досады и разочарования? Не потому же, что в соседней комнате больше не было доктора Боба, и оттого ее уже не забавляло, как раньше, закатывать припадки с оглушительными воплями. Она же не была такой уж откровенной притворщицей, хотя ей доставляло некое мстительное удовольствие знать, что он находится за стеной, мучаясь ревностью или, по крайней мере, бессонницей. В мире, лучшем чем этот, Хес мог бы продержаться в ее любовниках несколько недель или просто находиться при ней в качестве запасного сексуального партнера, которым она бы пользовалась, когда ей это было удобно, но в нынешней напряженной ситуации придется попросить его об одолжении. У нее не было времени облечь свою просьбу в какую-то вычурную форму, кроме как представить ее в виде отчаянной необходимости. Ей придется пролить беззвучные, но обильные слезы, под непритворным впечатлением от бремени необходимости попросить о чем-то столь противоестественном, но также интуитивно понимая, что Хес не сможет устоять перед ее слезами, так как в детстве часто видел, как отец распускал руки, и утешал избитую мать, горько плакавшую в углу их хибары. Хес согласится с приличествующей серьезностью, да еще и начнет разглагольствовать о том, что, на его взгляд, от нее требуется немалая отвага, чтобы принять такое жесткое решение. А она в ответ бросится ему на шею и крепко прижмется, отчего сумеет выжать из своих глаз еще пару слезинок прямо на его безволосую грудь. И в это мгновение полного покоя небольшая лужица влаги сформируется в ложбинке между его неотразимых грудных мышц. Меган невольно восхитилась своей педантичной режиссурой.

Но возможно, в этом-то и беда: теперь, когда она вообразила, как направит Хеса к цели, как самонаводящуюся ракету, ей казалось нелогичным, если не сказать опасным, продолжать общаться с ним. И все же она понимала, что этот взрыв эротического энтузиазма – лишь маленькая деталь в общей картине. Все ее любовники спали возле края берегового обрыва, который, казалось, с каждым новым ее увлечением становился все ближе и ближе. Прекратится ли когда-нибудь процесс эрозии почвы? Или будет продолжаться до тех пор, пока утесистый берег не обвалится вместе с ней и она рухнет на груду исковерканных тел на каменистом пляже внизу?

Любовь – это, как ни крути, театр. И она была вечно недовольным режиссером спектакля, а одновременно и его примой, ради которой и была затеяна вся постановка. Если исполнителя главной мужской роли по какой бы то ни было причине увольняли, всегда под рукой имелся дублер, готовый занять его место. В сущности, никто больше в труппе и не имел значения. Не было никакой особой причины для их существования. Все они были ноли, помноженные на ноль. Она помнила единственный случай, ей тогда было лет десять, когда на уроке математики ее вдруг осенило: приставив нолик в конце любого числа, его можно удесятерить, а вот умножив любое, даже самое большое, число на ноль, его можно свести к нулю. Вот почему она привыкла считать того или иного человека «умноженным на ноль», а не «полным нулем», с учетом радикальной разницы в ролях, которые это гаденькое ничтожество играло в разных ситуациях.

В случае с Хесом их отношения обещали быть особенно пикантными, потому что после того, как он окажет ей эту маленькую услугу, отпадет необходимость его постоянного присутствия рядом с ней. Более того, к ее великому сожалению, Кевину, вероятно, придется устранить следы связи Хеса с ней. В просьбе об устранении следов есть одно неудобство: человек, устраняющий такие следы, сам становится следом. А кто же устранит устранителя? Было время – она никогда никому об этом не рассказывала, и даже наедине с собой всячески пыталась подавить это воспоминание, – когда она была способна взять инициативу на себя. Слава богу, то прегрешение было настолько гнусным, что пришлось уничтожить все улики. Она была тогда слишком молода и слишком безжалостна. Все дурные поступки, которые она совершила с тех пор, имели некий бытовой повод, но то деяние было актом ненависти – и ничем иным. Хотя ей потребовалось какое-то время все заранее подготовить, она действовала по сути импульсивно, в том смысле, что вспышка ее ненависти оказалась настолько мощной, что у нее не осталось ни секунды на обдумывание. Отчасти она до сих пор была немного шокирована тем, что совершила много лет назад, и ей не хотелось об этом вспоминать. Ведь быть шокированной по поводу чего бы то ни было – это так наивно!