Данэя

— Тем не менее — я попробую. Чем ты можешь объяснить стабильно высокий процент появления неполноценных, существовавший до начала ограничения отбраковки? Один на десять, не так ли?

— Да. Значительно меньше, чем в вашем случае. Но он был неизбежен: законы генетики носят статистический характер, и других быть не может. Ты это знаешь. К тому же, уровень требований к интеллектуальным способностям человека необычайно высок и не может быть снижен — наоборот, непрерывно повышается.

— Как же объяснить принятие снижения отбраковки?

— Как жертву неизжитым эмоциям, которую в период кризиса себе не могли позволить. Отдача от тех, кто только благодаря введению ограничения отбраковки будет заниматься нормальным трудом, недостаточна, чтобы окупить усилия на их вытягивание до предельного уровня. Это придется понять.

— Понять придется не только это. И то, что есть человек, каким он может и каким не должен быть ни при каких условиях. И что необходимо ему. Понять все это — еще раз. И может быть, не последний.

— Это был достаточно больной вопрос в каждую эпоху.

— Но всегда — неизбежный.

— И который каждый раз будет решаться по-разному. Меняются условия — и с ними взгляды, философия и мораль.

— Но — не безгранично. Есть черта, пересекать которую нельзя будет — никогда.

— Но отодвинуть саму черту? Если это окажется разумным? Даже вопреки эмоциям, которые мешают? Ведь разум выше эмоций, — человек должен пользоваться не ими.

— Без них он был бы намного сильнее?

— Безусловно.

— И перестал бы быть человеком. Стал бы бездушным роботом.

— Я не приемлю слово «душа». Оно годится только для поэзии. Я — за разум. Чистый разум, дающий безграничное господство над природой.

— Это не все, Йорг, — сказал Дан, почему-то довольно мягко. — Не все, что нужно человеку. Мир его не только вне, но и внутри него.

— Но… — Йорг был несколько растерян. — Но мы ушли от того, что я начал тебе говорить. То, что должен сказать до конца, потому что так велит мне мой профессиональный долг. Выслушай, академик Дан, и попытайся понять меня. Как и ты, я думаю о людях Земли, об их будущем. Много вещей из того, что существует сейчас, возникло в эпоху кризиса, и потому некоторые считают, что с его окончанием, которым мы обязаны тебе, должны исчезнуть и они. Не отдавая себе отчета в той пользе, которые эти вещи приносят и еще могут принести.

То, о чем я начал говорить — существующий на Земле порядок воспроизводства человечества — является оптимальным, потому что дает нам наиболее здоровое и способное потомство; дети воспитываются исключительно специалистами-педагогами, а остальные, в том числе женщины, освобождены от этого, чтобы продуктивно трудиться.

— Нам это слишком известно с детства, Йорг.

— Но вы почему-то хотите это разрушить: хотите того, что желал сделать ваш друг — Лал.

— Совершенно верно. Тебе это, видимо, известно.

— Да: до меня дошло то, что ты говоришь и к чему призываешь. Но будут ли счастливей от этого люди? Глядя сегодня, как хоронили вы сына, я сказал себе: нет.

— Ничто не дается даром, Йорг. Ты сказал: оборотная сторона счастья — горе.

Я скажу: горе — оборотная сторона счастья. Ты видел сегодня и других наших детей.

— Дан, ты наш самый великий ученый: кризис кончился только благодаря тебе. Но не допускаешь ли ты, что вне своей науки ты можешь заблуждаться? Ты безоговорочно поверил всему, что сказал тебе Лал, но ему свойственно было увлекаться: он был писателем — человеком искусства, а не науки.

— Ты ошибаешься: никто на Земле не знал так историю — и потому не мог разглядеть то, что смог он. Лал раскрыл мне глаза на то, что я уже смутно сознавал сам.

— И многие ли соглашаются с тобой?

— Немногие. Но — есть такие. Будет больше.

— Но еще больше будет против. Вам не дадут ничего сделать.

— Такие, как ты? Я знаю: ты это умеешь. Ева сказала, как.

— Она нарушила закон.

— Мы тоже.

— Но ты знаешь: тебе можно многое, что нельзя другим. Потому что ты — Дан! — выдавил из себя Йорг.

— И поэтому меня слушают многие. И их будет все больше. Люди сумеют понять, что несправедливость, на любой основе, — недопустима, что бесчеловечность губит их самих. Это неизбежно.

— Не думаешь ли, что это тебе легко удастся? — Йорг уже открыто враждебно глядел на Дана.

— Знаю — нет. Вы так просто не сдадитесь. Но и я не остановлюсь. Время — за меня; за Лала, которого здесь, на Земле, вы могли заставить молчать; за Еву, которой ты не дал стать матерью. И нам с тобой не договориться! — он улыбался, глядя в ледяные глаза Йорга.

Часть VI ЕСЛИ НЕ ТЕПЕРЬ

51

Они с еще большим рвением отдались пропаганде. Важную роль в ней отводилась скорой постановке «Бранда».

Премьера его пришлась на пятницу. Спектакль начинался утром: было решено показать пьесу всю сразу, а не в два вечера, как когда-то. Премьера шла с Лейли, и миллиарды людей заполнили до отказа зрительные залы с голографическими сценами или уселись дома перед включенными на стенах экранами. Только счастливцы, всего несколько десятков тысяч, заняли благодаря жребию места в огромном театре.