Даниэль Деронда

– Не надо ни от чего отказываться, – взволнованно возразила княгиня. – Ты будешь счастлив. Я не причинила тебе вреда, и тебе не за что меня проклинать. Думай обо мне как об умершей и горячо желай, чтобы я поскорее освободилась от всех страданий. И вместо строгого образа твоего деда в мрачные минуты я буду видеть тебя. Достойна ли я осуждения за то, что нарушила его волю? Не знаю. Если ты считаешь, что каддиш мне поможет, то молись, молись. Тогда ты станешь тем звеном, которое соединит меня с отцом. Думая обо мне, ты останешься таким же, как сейчас, нежным сыном – словно я была нежной матерью.

Княгиня выглядела уверенной, однако Деронда чувствовал, как дрожит ее рука на его плече. Взглянув на мать с мольбой, Даниэль обнял ее и прижался щекой к скрытым черными кружевами волосам. Через несколько минут княгиня освободилась из его объятий, тяжело вздохнула – будто пыталась освободиться от тягостных мыслей – и встала. Деронда почувствовал, что прощание близко, однако, поддавшись одному из своих внезапных порывов, мать удивила его неожиданным вопросом:

– Она красива?

– Кто? – уточнил Деронда, краснея.

– Та женщина, которую ты любишь.

Момент не располагал к долгим объяснениям, и пришлось ответить коротко:

– Да.

– Не честолюбива?

– Нет. Думаю, что нет.

– Не из тех, кто стремится непременно следовать своим путем?

– Полагаю, чрезмерные притязания не в ее характере.

– Она не такая?

Княгиня достала из ридикюля обрамленную бриллиантами миниатюру и показала ее сыну. С портрета на Деронду смотрела его мать во всем блеске юной красоты.

– Разве я не имела права претендовать на что-то большее, чем роль жены и матери? Мой голос и талант соответствовали внешности. Даже если я в чем-то виновата, признай, что у меня были веские основания стать артисткой, пусть и вопреки воле отца. Сама природа выдала мне охранную грамоту.

– Трудно не согласиться, – признал Деронда, переведя взгляд с портрета на оригинал. Даже сейчас, во время тяжелой болезни, лицо княгини выражало такую силу, какую не смог бы изобразить ни один художник в мире.

– Хочешь взять портрет? – спросила княгиня мягче. – Если она добрая женщина, научи ее думать обо мне с симпатией.

– Благодарю, – ответил Деронда. – Вот только я не уверен, что та, кого люблю, ответит мне взаимностью. Я до сих пор еще не открыл ей своих чувств.

– Кто она? – Вопрос княгини больше напоминал приказ.

– Ее с детства готовили для сцены, как певицу, – неохотно ответил Деронда. – Отец рано разлучил ее с матерью, и жизнь ее сложилась несчастливо. Она очень молода – всего двадцать лет. Отец стремился развивать в дочери презрение к еврейскому происхождению, однако она преданно хранила память о матери и чувство общности со своим народом.

– Ах, совсем как ты. Верна иудаизму, которого не знает, – категорично заявила княгиня. – Это чистая поэзия, пригодная лишь для оперного сюжета. Но любит ли она артистическую жизнь? И достойно ли поет?

– Поет она восхитительно, однако ее голос не годится для сцены. А артистическая жизнь, насколько мне известно, вызывает у нее отвращение.

– В таком случае эта особа создана для тебя. Сэр Хьюго писал, что ты категорически отказался стать певцом. А теперь мне ясно, что ты никогда не позволишь себе раствориться в жене подобно своему отцу.

– Но я повторяю, – горячо подчеркнул Деронда, – что не уверен ни в ее чувствах ко мне, ни в возможности нашего союза. Я всегда ощущал необходимость готовить себя к мысли, что счастье невозможно. Впрочем, видимо, я просто не верю в реальность счастья. Неизвестно, придет оно или нет, а потому надо быть готовым обходиться без него.

– Ты так чувствуешь? Бедный мальчик! Что было бы, если бы я оставила тебя при себе? Твое сердце впитало бы старинные понятия, восстало против меня, и мы начали бы ссориться.

– Я уверен, что сыновняя любовь способна победить любую ссору, – печально ответил Деронда. – Мое присутствие не испортило бы вашу жизнь, а, напротив, обогатило.

– Только не в то время. Тогда я в этом не нуждалась. Возможно, теперь я была бы и рада, – горько ответила княгиня, – если бы только могла чему-нибудь радоваться.

– Надеюсь, вы любите других своих детей, а они любят вас? – с тревогой спросил Деронда.

– О да, – ответила княгиня и тотчас тихо призналась: – Но я не способна любить. Да, так и есть. Любовь – этого своего рода талант, но мне он не достался. Другие меня любили, а я играла роли. Я отлично знаю, что делает любовь и с мужчинами, и с женщинами: повергает в абсолютную зависимость, в подчинение. А я никогда не подчинялась мужчинам – наоборот, мужчины всегда подчинялись мне.

– Вполне возможно, что из двоих более счастлив тот, кто подчиняется, – грустно заключил Деронда.