Даниэль Друскат

Она испугалась, не желая, чтобы все стало серьезно, чтобы он узнал о ней слишком много, и вдруг услышала свой голос:

«Да».

«С глаз долой — из сердца вон. — Он улыбнулся без тени насмешки. — Но я никогда не терял тебя из виду, и сегодня во время танца... странно... ты вдруг снова ожила в моем сердце, в крови и бог знает где еще. Это ровным счетом ничего не значит, совсем ничего, Хильда, но правда, я так и не смог до конца забыть тебя. Ты мне все еще чуточку нравишься».

Он схватил ее шершавые натруженные руки и поцеловал их голубоватые жилки. Признание Даниэля растрогало Хильду. «Один живет, наверное, тоскует по женщине, — думала она, — но лучше пусть никогда не узнает, о чем я вспоминала, танцуя в его объятиях. У меня сыну пятнадцать лет... кто-то ведь должен в такой ситуации остаться благоразумным...» Позднее она не могла понять, как получилось, что она склонилась к нему, взяла его лицо в ладони и запечатлела на губах легкий, чистый поцелуй.

В коридоре у стены, прикрыв глаза и скрестив на груди руки, стоял Макс.

«Что ты здесь делаешь?»

«Иду».

«Уже готово», — сказала она, проходя мимо него с подносом.

Даниэль вышел следом.

«Быстро вы», — сказал Макс.

В этот момент она ничего не заподозрила.

Комната была пуста.

«Где же гости?»

«Я их выгнал».

Она поставила поднос на стол, хотела было спросить, как же так и почему, но, обернувшись, увидела, что Макс наступает на Даниэля, неуклюже, шаг за шагом, подняв кулаки для драки... все ближе и ближе к Даниэлю.

Тот не двинулся с места, только сказал, четко и раздельно, точно обращаясь к лунатику:

«Макс, я не стану драться с тобой».

Штефан вдруг словно обезумел, сорвал с гвоздя коврик и со всего размаха ударил им Даниэля по уху — потом еще и еще раз. Даниэль не защищался, только вытянул руки и попятился, стараясь увернуться от безумца и добраться до двери. Макс запер дверь и рванул со стола скатерть вместе с посудой. Сообразив, что противник трезвее, ловчее и на драку не пойдет, он схватил стул, занес его над головой и швырнул в Даниэля. Тот пригнулся — стул угодил в стену и разлетелся на куски. И все это молча. Позднее Хильда вспоминала, что следила за этой призрачной сценой как за чем-то нереальным, словно в кино — фильм без звука, в замедленном темпе... Она стояла в оцепенении, потом с криком бросилась навстречу разбушевавшемуся мужу.

Макс наотмашь ударил ее по лицу.

Только тогда Даниэль пустил в ход кулаки.

Секунду Макс еще держался на ногах, глядя на них удивленными детскими глазами, потом, как подрубленное дерево, рухнул на пол и затих. Наконец он с усилием приподнялся на локтях: сплюнул на ковер кровь и, задыхаясь, произнес:

«Я ничего тебе не отдам, слышишь? Ничего, что я себе создал, ничего, что мне принадлежит».

А потом произнес ту страшную фразу:

«Я могу тебя уничтожить».

Даниэль сходил за дочерью, они, не попрощавшись, ушли. Хильда тоже не проронила ни слова. Господи, что ей было сказать?

А немного погодя Макс безудержно, по-детски плакал, и, как ребенку, ему нужно было утешение и прощение, он впервые сдался на ее милость. Может, теперь станет лучше понимать других.

Однако события той ночи, по-видимому, задели его не так глубоко, как она надеялась. Или гораздо глубже? То ли со стыда, то ли не сумел превозмочь унижение — так или иначе, но объясниться с Даниэлем он не решился.

Зато Друскат очень скоро напомнил о себе.

Публично — на окружном партактиве, больше тысячи человек в зале — он резко обрушился на Штефановы методы, по рассказам, даже шутки насчет этого отпускал. Громовой хохот и бурные рукоплескания. Макс же, выйдя на трибуну, совершенно растерялся и успеха не имел. Как говорится, ни один человек в зале ради него и пальцем не шевельнул.

А потом статьи в газетах — одна за другой: «Сколько можно жить за счет других?», «Вопросы товарищу Штефану», «Штефаны сидят еще во многих деревнях». Их доброе имя стало символом косности.

Но хуже всего, как ведут себя люди.

Недавно Хильда зашла в магазин, единственный в Хорбеке торговый центр и, как водится, средоточие сплетен. В деревне, должно быть, всегда так будет.

«Доброе утро».

Оживленный разговор мгновенно стих. Покупательницы и продавщица многозначительно переглянулись и, разумеется, заулыбались, но как-то странно — смущенно, что ли, — и сразу о погоде:

«Ну, как там на улице?»

Можно подумать, будто перед этим они толковали о погоде.

Наконец подошла ее очередь, она кое-что купила и потом, беззвучно шевельнув губами, выдохнула через прилавок:

«Шпе?»

Господи, малюсенькая привилегия, ведь до сих пор заведующая прямо навязывала ей по четыре пачки от каждой партии стирального порошка. Но сегодня эта особа вдруг прикинулась глухой, даже руку к уху приставила:

«Как вы сказали?»

Кто-то, кажется, хихикнул?

Хильда сердито прошептала:

«Шпе».

«„Шпе” по вторникам после обеда, фрау Штефан, — назидательным тоном сказала заведующая. — Раз в две недели. Придется уж вам зайти в общем порядке, — и завершила торговый акт традиционным: — Еще что-нибудь?»

Для Хильды это прозвучало как оскорбление.