Даниэль Друскат

Ему пришлось судорожно вцепиться в холку лошади, иначе он, наверно, раскинул бы руки, пришлось быть осторожным, иначе он, наверно, закричал бы на весь лес: «Я жив, слышите?! Жив!» На секунду он вообразил себя чуть ли не юным Зигфридом, который возвращается к родному очагу в сопровождении оруженосца. Но Зигфрида, как и многое другое, прибрали к рукам нацисты, поэтому Гомолла предпочел ощутить себя Буденным. Но в следующую минуту он вдруг почувствовал себя дряхлым и больным, чертова кляча растрясла его, ягодицы саднили, сидел-то ведь на костях.

«Парень, я не могу больше!»

В этот момент они вышли из букового перелеска на заболоченный участок. Здесь пахло прелью, тлением и смертью. Тропинка сквозь чащу убегала вверх.

«Парень, стой, не то я с лошади свалюсь!»

Вот и камни. Тогда он увидел их впервые — два огромных валуна.

Что с мальчишкой? Он погонял жеребца, хотел миновать скалы.

«Погоди!»

Отчего парень прикинулся глухим, мчался, будто на карту поставлена его жизнь, дергал коня за повод, тот спотыкался, переступал, словно на ходулях, толчки причиняли Гомолле нестерпимую боль. Он забыл об осторожности и, не в силах дольше сносить пытку, рявкнул:

«Стой ты, идиот! — потом простонал: — Отведи чертову клячу к валуну!» — сообразив, что по камням сможет спуститься, как по лестнице. Так он и сделал.

Привал у камней.

Ах, Гомолла почувствовал себя спасенным, потер ягодицы и извинился за крик. Мальчуган вдруг задрожал еще пуще, чем в первые минуты встречи; Гомолла увидел, как он закрыл лицо руками и расплакался.

«Я так тебя напугал? — развеселился Гомолла, потом спросил: — Сигареты есть?»

Мальчишка кивнул, всхлипывая, извлек из кармана пачку — вот они — и обронил при этом пистолет. Черт, парень-то вооружен, мог, чего доброго, и укокошить.

«Знаешь что, — сказал Гомолла, — это тебе не игрушка».

Он взял пистолет, проверил обойму — ишь ты, двух пуль не хватает.

«Откуда он у тебя?»

«Нашел».

Должно быть, не врет. Этого добра кругом полно, удирающие солдаты побросали, малыш решил поиграть в мужчину, ну и что?

Он немного порасспросил мальчишку. Где родители? Нет? Очень печально. Жизнь швыряла его туда-сюда, но не худо бы парню поразмыслить и над тем, что довелось вынести другим, в каторжных тюрьмах и концлагерях. Значит, он с Волыни. Гм, Гомолла толком не знал, где это... ага, там — тогда, может, он немножко кумекает по-русски? Отлично, будет у Гомоллы переводчиком.

«Так. А теперь хватит хныкать. Порядочным людям отныне нечего бояться, мы покончим со страхом — ты и я».

У скалы, вон там внизу, на самом краю Топи, он успокаивал мальчишку. Потом они пробрались к деревне. Мальчуган отправился на разведку. Пригибаясь, крался мимо живых изгородей и заборов, потом вернулся, шагая уже в полный рост, и издали замахал рукой: крестьяне разбежались, поляки на свободе и русские пришли!

Гомолла на радостях обнял мальчика, потом сломил веточку березы, черт его знает зачем, просто так, потому что была весна, а может, о Первомае вспомнил. И вот, помахивая веточкой, верхом на лошади он въехал в Хорбек, как некогда Иисус Христос в град Иерусалим.

Встретили Гомоллу восторженно, по красному угольнику советские товарищи сразу догадались, кто он такой, чуть не задушили в объятиях и в самом деле вели себя так, будто это он выиграл войну.

Его отвели к коменданту, молоденькому советскому офицеру, едва ли старше двадцати лет.

Так он впервые попал в замок Хорбек с его зубчатыми башнями. Над порталом выбит девиз. «Virtuti fortuna cedit» — по буквам разобрал Гомолла и пожал плечами: латынь, должно быть, а он иностранных языков не знает, в школу ходил только год, да и то нерегулярно, вместо уроков пришлось работать в поле со взрослыми.

Даниэлю говорили, что означает девиз над порталом: «Прилежному споспешествует счастье».

Как сказать! Вступая под своды феодальной резиденции хорбекских графов, Гомолла думал о том, что отныне счастье будет принадлежать им, рабочим, и замок будет принадлежать им, и власть, и труд, конечно, тоже; уже тогда он предчувствовал, как тяжело будет завоевать счастье и удержать власть, но, наверно, еще не помышлял, что посвятит этому всю жизнь.

С первой же минуты мальчишка оказался на высоте. Какая удача, что Гомолла встретил именно его, этого парня. Даниэль стал посредником, потому что переводил и вопросы юного коменданта и ответы Гомоллы. Офицер озабоченно говорил, что Гомолле ни под каким видом нельзя трогаться с места, нет — угрожающий жест, — в лес нельзя. О его товарищах позаботятся.

Через час все были в замке.

А вечером они устроили праздник — заключенные, работники из Польши и советские солдаты. Во всех залах галдеж, на улице пылает огромный костер, бык на вертеле, на террасу тащат парчовые кресла, изможденные оборванные фигуры поднимают хрустальные бокалы, солдаты пляшут, пение, пение... Юного Даниэля чествуют как героя, ведь он привел Гомоллу с товарищами к освободителям, а поляки рассказывают, как ему пришлось поплатиться за одного из них.

За что?

Даниэль слышать об этом не хочет. Почему?