Даниэль Друскат

«Вы находитесь на свадебном торжестве», — взревел Штефан и так треснул ладонью по столу, что подпрыгнули тарелки и стаканы.

«Да, — спокойно возразил Гомолла, — знаю, знаю».

«Господин Гомолла, — крикнул Штефан, — я считаю, что непорядочно превращать наше радостное торжество в агитсобрание».

Это обвинение, казалось, весьма поразило, товарища Гомоллу, он беспомощно взглянул на меня.

«Да ведь я говорил лишь о более светлом будущем! — и, обратившись к крестьянам, добавил: — Я не требую, чтобы вы подписывались под заявлением сию же секунду, обо всем можно будет договориться позднее, но, по-моему, за столом обсуждать вопросы намного удобнее. А ну-ка, подвиньтесь».

Надо же, теперь он собирался протиснуться к столу между близкими родственниками Хильды. Крюгер, кстати, не осмелился возразить ни слова, даже сбегал за стулом для незваного гостя. Зато зять его неожиданно вырос передо мной, на лбу у него залегла сердитая складка:

«Я тебе этого не забуду!»

Я не думаю, чтобы дело у нас дошло до драки. Гомолле, пожалуй, даже удалось бы в течение свадебной ночи сагитировать гостей вступить в кооператив: его аргументы были неплохи. К тому же Крюгер заказал у Анны Прайбиш массу выпивки, а мекленбургский крестьянин, я знал по собственному опыту, после возлияний склонен к братанию. Но все дело испортила Анна, эта властолюбивая трактирщица. Заметив, что Штефан с угрожающим видом стоит передо мной, она моментально двинулась к середине зала, юбки из тафты величественно шуршали, серьги с подвесками так и сверкали.

«Белый танец», — возвестила она и слегка повела рукой.

Заиграли вальс «Голубой Дунай», и Анна с весьма решительной миной направилась к нам. Подобрав свои пышные юбки, она на старый манер, хотя и с известной долей грациозности, застыла в преувеличенно низком книксене. Гомолле не оставалось ничего другого, как помочь расфуфыренной трактирщице разогнуться: вот уже несколько лет Анна жаловалась на боли в пояснице. Пришлось ему открыть танец.

Я отступил в сторонку и, прислонившись к стене, стал смотреть на танцующих. Все они были разные: молодые, старые, умные, глупые, гордые и смирные и каждый из них стремился к чему-то своему, каждый почитал за счастье что-то свое. Целый мир отделял Анну от Гомоллы, как целый мир отделял их обоих от Крюгера и его сторонников. И вот теперь все они танцевали под одну музыку — вальс «Голубой Дунай», — кружась парами в зале, и это выглядело очень мило. Анна провозгласила классовый мир и настояла на том, что ей представлялось порядочным и благопристойным.

Я посмотрел на Иду, которая с раскрасневшимся лицом суетилась у стойки на другом конце зала, ее осаждали любители пива, и она с трудом управлялась с ними. Но мой взгляд она все же перехватила и подала знак Ирене. Та протиснулась через толпу танцующих ко мне и, как бы приглашая к танцу, слегка подняла руки и улыбнулась. Я покачал головой.

«Что с тобой, Даниэль?»

«Знаешь, в жизни бывают моменты, когда вдруг понимаешь, чему-то пришел конец, навсегда, и теперь начинается что-то новое».

«Не стоит грустить об этом».

«Мне нужно уйти отсюда, Ирена, я уеду, сегодня же ночью».

Она испуганно подняла на меня глаза, я прижал ее к себе и легонько похлопал по спине, мысли мои были уже в пути.

«Не умираю же я, Ирена».

Я поднялся к себе в каморку и собрал свои нехитрые пожитки, их было немного, все уместилось в одном маленьком сундучке.

Было очень холодно, как бывает ночью в конце зимы и в начале весны, когда я покидал дом Анны, который в течение многих лет был для меня пристанищем и родным очагом.

Во дворе меня ждали Ирена с Идой. Сначала я подумал, что они хотят попрощаться со мной, но потом разглядел, что Ирена закутана в шаль, а Ида чуть ли не задыхается в своей облезлой шубе, руки она согревала в муфте. Девица явно снарядилась в дальний путь.

«Мы тебя проводим», — взволнованно, словно школьница, прошептала она и даже заговорщицки подмигнула мне.

Вот старуха!

«Лишь бы Анна ничего не заметила».

Онач указала муфтой на освещенные окна зала, там мелькали тени танцующих и в потрескивающей от мороза ночи все еще приглушенно слышалась мелодия «Голубого Дуная».

Я поставил свой сундучок на тачку, которую Ирена вытащила из сарая. Ида вручила мне корзину.

«Дорожный провиант, — шепнула она, — я стащила вино и холодную курицу. — Она вдруг пронзительно рассмеялась, и смех ее прозвучал в ночи зловеще. — Все пойдет за счет Крюгера, ха-ха-ха!»

Чье это там лицо мелькнуло в окне, не Анны ли?

«Открой ворота, Ида».

Мы с Иреной взялись за тачку и двинулись по дороге в деревню, путь нам освещала луна. Ида, волоча на себе свою шубу, засеменила рядом и, чтобы развлечь нас, стала болтать о том о сем, например, что тафта, которую Анна употребила на праздничное платье, не считается дорогой тканью, что она, Ида, предпочитает шелк, что шелк, мол, холодит, да и сам по себе элегантен, но зимой, конечно, шерсть всегда лучше всего.

«Ах мы бедняжки, — сказала она, как обычно, без всякого перехода, — трое в холодной ночи. Святое семейство в бегах».

И она принялась муфтой вытирать глаза.