Даниил Андреев

«В первых числах марта 1953 года произошел решительный поединок между Яросветом и Жругром. Канал инвольтации, соединявший существо уицраора с его человекоорудием, был перерезан во мгновение ока. <…> Это совершилось около двух часов ночи. Через полчаса его сознание угасло, но агония продолжалась, как известно, несколько дней. Урпарп подхватил оборванный конец канала инвольтации и пытался сам влить в погибавшего силу и сознание. Это не удалось – отчасти потому, что несколько человек, сновавших у смертного ложа, постарались, чтобы он не вернулся к жизни. Мотивы, руководившие этими людьми, были различны. Некоторые боялись, что, если он останется во главе государства, он развяжет войну, а война рисовалась им как великое бедствие для всех и смертельная опасность для Доктрины. Но был среди приближенных и тот, кто столько лет стоял у руля механизма безопасности; он знал, что вождь уже наметил его как очередную жертву, очередную подачку глухо ропщущему народу; на него должна была быть возложена в глазах масс вся ответственность за миллионы невинно погибших. <…>

Наконец великая минута настала: Сталин испустил дух.

От этого удара дрогнула Гашшарва. Друккарг огласился воплями ужаса и гнева. Жругр взвыл от ярости и боли. Полчища демонов взмыли из глубин в верхние слои инфракосмоса, стараясь затормозить падение умершего в пучину магм.

Горестное беснование передалось в Энроф. Похороны вождя, вернее, перенос его тела в мавзолей, превратились в идиотическое столпотворение. Морок его имени и его дел был так велик, что сотни тысяч людей восприняли его смерть как несчастие. Даже в тюремных камерах некоторые плакали о том, что же теперь будет».

Начинали веять иные времена. 26 июня арестовали Лаврентия Берию, 23 декабря казнили. Уже с августа 1953-го заключенным разрешили писать по письму в месяц. 1 сентября отменили ОСО. Начались первые освобождения невинно осужденных.

События 1953 года в снобдениях Андреева превращались в эпизоды схваток на изнанке мира, где решались исторические судьбы. 22 октября он записал:

«Раругги совсем сбесились. Буйствуют. Окружили капище, не дают игвам входа. Свергли статую. Игвы не хотят в<ойны>… Раругги способны на мас<совое> самоуб<ийство> в случае, если шансов на миров<ую> победу не останется.

Хр<ущев> много дней не вых<одил> из дому; страх. Но должен быть скоро на засед<ании> пр<езидиума> ЦК. Там будет буря, неизвестно чем кончится…» В «Розе Мира» Андреев объяснял эти события тем, что «демонический разум» отказался от идеи третьей мировой войны, схватка кончилась победой умеренных. А «нежестокий от природы характер» Хрущева «оставлял в существе его как бы ряд щелей, сквозь которые могла проструиться <…> инвольтация светлых начал».

Перемены сразу отозвались в лагерях и тюрьмах. 29 октября 1953 года вернулся домой Василий Васильевич Парин, которому покойный правитель отказывал в доверии. Раков 25 ноября написал заявление в Президиум ЦК КПСС. Он писал об абсурдности обвинений и просил о встрече с работником ЦК как бывший член партии, чтобы рассказать о своем «деле». «Только очень прошу, – писал Раков, – не вызывать меня на Лубянку или в Лефортово, не возвращать (уже третий раз в жизни) к пытке следствия». Но ответа не получил.

С ноября энергичные хлопоты за дочь начал Александр Петрович Бружес.

11. Право на переписку

Юлия Гавриловна, всегда взвинченная, живущая в кольце страхов, пляшущих вокруг нее ночными тенями, что было, по словам дочери, ее естественным состоянием, при всей неутомимости в служении семье втягивала близких в свое мучительное нервное поле. На просьбы зятя сообщить адрес жены отвечала резко: «Повторяю, что я не знаю, имею ли право на это, и у меня нет решимости идти спрашивать об этом. Очень я потрясена страшным ударом до сих пор и, по-видимому, навсегда»⁵⁴⁴. Андреев обращался к ней сдержанно, обдуманно, тем более что мог писать лишь два небольших письма в год. В апреле 1952 года Андреев благодарил тещу за ежемесячно присылаемые 50 рублей. Совсем небольшая сумма в тюрьме, где всё – не только деньги – измерялось совсем иными масштабами, чем на воле, существенно улучшала жизнь. «С сентября прошлого года до 1 апр<еля> мною было получено от вас 350 руб<лей>… – отчитывался он. – Здоровье мое по-прежнему. В последнее время очень мучаюсь с зубами. Следующее письмо Вам надеюсь послать в марте и<ли> апреле 1953 г.»⁵⁴⁵.

Она отвечала немногословно и определенно: «Подумайте серьезно, очень серьезно о моем отказе дать вам адрес дочки»⁵⁴⁶. А дочери 5 марта 1953-го писала: «Даня жив и здоров, я ему посылаю деньги, так же, как и тебе, и такую же сумму. Относительно его адреса, тебе не сообщаю не только потому, что ты нам перестанешь писать, а потому, что не знаю, могу я это сделать или нет…» И 7 мая: «Сегодня я написала Дане о том, что ты жива-здорова и больше ничего, так-то вот, моя ненаглядная…»

Та все понимала, ища слова утешения родителям, но тон утешений, как ей свойственно, энергично наступательный:

«Любимые мои, мои хорошие!