Даниил Московский

Конечно, поглядеть на новый богатый монастырь каждому любопытно, но Якушка решил отложить до следующего раза: больно длинный получался крюк. По зимнему времени московский торг собирался не на торговой площади, а на льду Москвы-реки, под Боровицким холмом.

Между санями с товаром хлопотали княжеские мытники, собирали с приезжих тамгу, мыт, весчее, московскую костку[16]. Мужики только кряхтели, вытаскивая из саней рыбу, шкурки, заранее отсыпанное в малые берестяные коробы зерно. Дорога ты, московская пошлина!

Мелкую рыбу, рожь и прочее домашнее Якушка Балагур расторговал быстро. Встречные люди не обманули: всё съестное на торгу хватали из рук.

За четверть ржи Якушка выторговал у истощавшего переяславца почти новую двузубую соху. Постоял-постоял переяславец возле Якушкиных саней, посмотрел тоскующими глазами, как тот отсыпает рожь нетерпеливым покупателям, потом безнадёжно махнул рукой, снял с своих саней соху и бросил под ноги Якушке, прямо на затоптанный лёд. Даже попрекнуть за прижимистость не решился, бедолага. Якушка виновато отвернулся, но соху взял.

Потом какая-то жёнка за масло, пару солёных лещей и ковригу хлеба сняла с себя всё, что было ценного: ожерелье из стеклянных бусинок, серебряный перстенёк, литой браслет со светлым камнем.

Когда она побрела, прижимая съестное обеими руками к груди, а навстречу ей с саней вытянули головки печальные ребятишки, Якушке стало не по себе. Он покидал в рогожку десяток крупных репин, связку сушёной рыбы; поколебавшись, добавил толстый ломоть хлеба, облил его мёдом.

Женщина всё ещё шла к своим саням, осторожно переступая негнущимися ногами. Якушка обогнал её, сунул узелок ребятишкам.

Возвратившись к саням, объяснил Буне свою неожиданную доброту:

   — Чай, не нехристи мы... Чужое горе понимаем...

Буня затряс заиндевевшей бородкой, соглашаясь:

   — По-божески поступили, Якуш Кузьмич, по-божески...

Негаданное затруднение вышло у Якушки с самым дорогим его товаром — морожеными осётрами. Давно уже были увязаны рогожами и уложены в сани ремесленные поделки, которые выменял Якушка. Холщовый мешочек, надёжно пригревшийся за пазухой, был почти полон шиферными пряслицами, которые ходили на торгу вместо разменной монеты - серебра у людей было мало, утекало серебро в Орду дикими и прочими тягостями. Пора было собираться домой. Л покупателя на осётров всё не находилось.

Осётр – рыба боярская, простому человеку она ни к чему. Простые люди искали на торгу хлеб насущный, а не усладу, проходили мимо осётров равнодушно.

Якушка забеспокоился.

Другие звенигородские мужики уже кончили торговлю, торопили. А на торгу, как назло, не было видно ни добрых людей, ни их поваренной челяди — одна голь перекатная, мужики-зипунники.

Поначалу Якушка за торговыми хлопотами не заметил этого, но теперь, нарочно выискивая, кому бы предложить осётров, встревожился: «Куда подевались денежные люди? Почему на торгу лишь чернь толчётся?»

Спросить было не у кого. Посадский гончар, торговавший Якушке глиняные горшки, сказал только, что ворота Кремля второй день на засовах. Но почему такое, гончар не знал. И другие городские люди, с кем заговаривал Якушка, тоже не знали. Одно ясно было — без причины днём ворота не закроют. В такое ли тревожное время медлить с отъездом?!

Выручили Якушку братья Беспута и Распута Кирьяновы, известные на Москве бражники и объедалы. Отец их, торговый человек Кирьян, оставил в наследство непутёвым сыновьям богатую домину, лавку с красным товаром и, как утверждали люди, кубышку с серебром. Правду говорили или нет — неизвестно, но гуляли братья шибко, без пересыху; видно, и впрямь кубышка досталась им не порожней...

Сначала к Якушкиным саням подошёл старший — Беспута. Встал, покачиваясь, уставился красными глазами на осётров. Одет был Беспута богато, но неопрятно, будто таскали купеческого сына по улице волоком: шуба нараспашку, петли на кафтане порваны, цветные сафьяновые сапоги измазаны дёгтем, в глазах — хмельная муть. Потыкал палкой в осетровый бок, спросил дурашливо:

   — Почём ерши?

Якушка оживился, застрочил бойкой скороговоркой:

   — Осётры это! Осётры, не ерши! Княжеская рыба, боярская! Одного жиру с них сколько натопится! Купи осётров, добрый человек!

   — А я говорю, ерши! — с пьяным упрямством повторил Беспута. — Ерши!

Подошёл младший брат — Распута. Этот был потрезвее. Сказал примирительно:

   — Не позорь купца. Хоть сермяжный, но всё ж таки купец, раз торгует. Нравится товар — бери, а не нравится — пошли дальше. Хулить чужой товар не годится.

   — Хочу ершей! — упирался Беспута.

Распута с досадой плюнул, нашарил за пазухой кисет, вытащил обрубок серебряной гривны.

У Якушки глаза загорелись: порядочный был обрубок, тяжёлый. Вдруг отдаст?!

Но Распута, повертев серебро перед глазами, кинул обратно в кисет: видно, показалось, что много. Долго шевелил в кисете негнущимися от мороза пальцами, натужно сопел и наконец выкинул Якушке другой обрубок серебра — поменьше.

Якушка осторожно скосил глаза: не видел ли кто? Серебро по нынешним временам большая редкость, не дай Бог, заприметят лихие люди...