Даниил Московский

Ерёма ехал с князем стремя в стремя. Кони шли шагом, позванивая сбруей, и боярин думал о том, что быть у князя первым советчиком — честь большая, но и опасно. Эвон как было с Семёном Тонгалиевичем. Ещё в Городце был он любимцем князя Андрея, и слух шёл, что это он подбил городецкого князя начать борьбу за великое княжение.

Когда о том проведал Дмитрий, то подослал к боярину убийц, и те жестоко расправились с Семёном Тонгалиевичем...

При мысли об этом у боярина Ерёмы холод гулял под рубахой. Ну как и его такая судьба ждёт?

В пути князь Андрей вспомнил, о чём у него разговор вышел с митрополитом, сказал Ерёме:

   — Владыке бы Даниила воззвать к покорности, ан не поймёт Максим, что великому князю без татар не обойтись. Звать их, да не токмо Даниила, но и Михайлу Тверского проучить. Вишь, возымели себя выше великого князя! Владыке бы сказать: к покорности приведи их, князь Андрей Александрович, ино другие князья за ними потянутся...

   — Воистину, княже. Эвон как Фёдор и Константин хвосты поджали, когда надобно было меч на Даниила и Михайлу обнажить. Только бы дал Тохта воинов этих князей кровью умыть и княжества их разорить. Они того заслужили, великий князь.

Кивнул князь Андрей:

   — Сказывал митрополит о нелюбви ко мне русичей: татар-де я привечаю. Аль мне с князьями удельными в мире жить, ежели они против меня злоумышляют? Меч мой кровью не измазан, а в саблях татарских я не волен. Хан своих воинов посылает на Русь власть великого князя укреплять.

   — Твою власть хан ярлыком закрепил.

   — Воистину, боярин Ерёма. А вон и главы собора завиднелись, поглядим, чем нас Суждаль порадует.

В безлесном плодородном ополье со времён первых князей встал Суздаль. Рубленый кремль на горке, у небольшой реки Каменки, впадающей в Нерль, хоромы и дома, торговые ряды и мастерские ремесленного люда, вал и ров, а над всем Суздалем высятся каменные церкви и собор Рождества Богородицы.

Посадский ремесленный люд на всякие дела тут горазд. Но особенно славен Суздаль искусными каменщиками.

Под горой, в зелени деревьев, Александровский монастырь, а в стороне обнесённая высоким тыном женская обитель с деревянными кельями, трапезной, рубленой церковкой и хозяйственными постройками.

Монастырь малый, в нём десятка два монахинь и послушниц. Подъехав к воротам, князь Андрей Александрович спешился и, передав поводья гридню, наказал боярину Ерёме:

   — Жди меня здесь.

Войдя во внутренний дворик, великий князь осмотрелся. Тихо и безлюдно, будто и жизни здесь нет. Молодая послушница провела князя к игуменье. Пригнувшись под притолокой, Андрей Александрович вошёл в келью. В полумраке увидел Анастасию. Она стояла у налоя, спиной к двери, оглянулась, и князь смутно различил её лицо.

   — Здрави буди, Анастасия, — сказал князь.

Игуменья тихо, но внятно выдохнула:

   — Здрави будь, великий князь.

   — Вот приехал глянуть на тя, Анастасия.

   — Здесь нет Анастасии, великий князь, здесь игуменья мать Варвара.

   — Может, дозволишь присесть, мать Варвара? — чуть насмешливо спросил князь Андрей. — В ногах-то правды, чать, нет.

   — Садись, великий князь.

Игуменья дождалась, пока князь уселся, сама присела на скамью напротив.

   — Скажи, великий князь Андрей Александрович, что привело тебя сюда?

   — Аль не догадываешься? Я ведь и поныне люблю тя, потому просить намерился: вернись.

Игуменья удивилась:

   — Как можешь говорить о том? Я Богу служу и от мирской жизни отреклась.

Князь насупился:

   — Не Варвара ты, не игуменья, жена моя, Анастасия.

   — Была, князь. Но зри во мне и чти во мне мать настоятельницу.

Долго сидели молча, наконец игуменья обронила:

   — Очнись, великий князь, на жизнь свою взгляни.

   — Чего зрить её?

   — Аль нечего? Ведь всем нам на суде Господнем ответ держать. Всегда ли по правде жил?

   — Я не затем к тебе приехал, чтобы обиды выслушивать.

   — Великий князь Андрей Александрович, я многогрешница и за то у Господа прощения прошу, ты же о своих прегрешениях подумай. А они у тя тяжкие.

   — В чём?

   — Не одним днём живи. Помни, что скажут о тебе потомки, народ, коему жить суждено.

Князь усмехнулся:

   — Ты мыслишь умом монахини, а я — великий князь и живу, как то мне определено свыше.

   — Ужли определено свыше не мир нести, а раздор, прожить в ненависти, а у потомков заслужить презрение?

   — Умолкни, мать Варвара! — Князь поднялся. — Я подобное от митрополита слыхивал. Молись, игуменья.

Не прощаясь, великий князь покинул келью.

Ещё зимой, по первопутку, появился во Владимире ханский посол и велел доставить в Сарай лучших каменщиков. Великий князь назвал суздальских мастеровых. И вскоре погнали в Орду больше сотни русских умельцев.

С весны начали строить в Сарае ханский дворец. Делали его из точёного камня, и получался он великолепным, резным. А мастеровые из Бухары и Самарканда добавили в него лёгкости и украсили изразцами цвета лазури.

С рассвета и дотемна трудились мастеровые. Щёлкали бичи надсмотрщиков, раздавались окрики и падали замертво измождённые рабы, умирая на чужой земле.