Данные достоверны

Повели ночным, буйно распушившимся майским лесом, свежесть которого не могла заглушить даже война.

Странное это ощущение — вдыхать запахи молодой зелени, влажной земли и сырого прошлогоднего листа, не забывая о том, что вдыхаешь их, может, в последний раз...

Сначала мы шли лесной дорогой, потом свернули на одну тропу, на другую, на третью. Залегли. Поднялись, прошли метров сто и опять залегли. Поднялись и снова продвинулись на сотню метров...

Мне стало казаться, что дивизионные разведчики заблудились, как вдруг старший из них шепотом сказал:

— Все, товарищ капитан.

— Что — «все»?

— Наша оборона позади. Мы в ничейной зоне.

Различить что-либо в зыбкой темноте летней ночи, в глухом лесу — невозможно. Где-то справа и слева стреляли, да и то лениво. Каким-то чудом мы миновали линию собственной обороны, не натолкнувшись ни на одну огневую точку, ни на один пост боевого охранения. Это беспокоило, но, в конце концов, дивизионным разведчикам следовало верить. Они обязаны были знать, куда выводят!

— Нам идти, товарищ капитан? — прошептал старший.

— Идите...

Проводники исчезли.

Отряд продвинулся вперед.

Ходить наши разведчики умели. Народ был опытный, обстрелянный. И мой заместитель Хализов, и командир второго взвода Иван Хрусталев, и ординарец Демченко, и молодой, совсем мальчишечка, разведчик Иван Савельев, и наши санитарки Валя, Лиза, Маша — все уже побыва-

[6]

ли во вражеском тылу. Причем санитарками девушки были, так сказать, «по совместительству». Они тоже принимали участие в операциях. Сегодня им предстояло после захвата немецкого блиндажа быстро забрать необходимые документы.

Мы шли около получаса, а сооруженного немцами лесного завала достичь не могли.

Чувство тревоги нарастало.

«Может, нас неправильно информировали, завал у немцев не сплошной, и теперь мы миновали его, углубляемся в расположение фашистских частей?» — думал я.

Передали, что обнаружен телефонный кабель. Я вздохнул посвободнее. Рано или поздно кабель выведет к землянке противника!

Взводы подтянулись. Мы двинулись вдоль кабеля, готовые к схватке.

Впереди возникли неясные очертания какого-то бугорка.

Залегли.

Неслышными тенями подползли к бугорку.

Так и есть — землянка!

И — смутный говор...

Вслушались, озадаченные. Речь была русской.

— Вот черт... — дохнул над ухом Хализов.

Я остановил его. Послушали еще. Сомнений не оставалось — разговаривали свои.

Мы поднялись. Тут же нас окликнул часовой. Назвали пароль. Получили отзыв.

В землянке приотворилась дверь, сквозь тьму проступил желтоватый прямоугольничек тусклого света.

— Харитонов, что там у тебя?!

Оказалось, мы вышли на командный пункт одной из наших стрелковых рот.

Объяснив командиру роты, в чем дело, я попросил связать меня с командиром дивизии.

Голос командира дивизии по телефону звучал глуховато, но был достаточно выразительным.

Он не пожалел крепких слов в адрес своих разведчиков.

— Чем могу помочь, капитан?

Я попросил дать указание артиллерии — в случае чего прикрыть нас огнем.

— Все сделаю! — пообещал комдив.

[7]

Командир роты сообщил, что до завала еще метров пятьсот, не меньше.

— Не поздновато, капитан? — спросил комроты. — Скоро начнет светать.

Мы вышли из землянки.

Тянуло холодом. Тьма словно бы редела. Можно было различить верхушки отдельных деревьев.

— Завал у них глубокий, — сказал командир роты. — Наворочали, гады! Деревья на полметра от корня подрубали, накрест валили. Может, и мин натыкали. Трудно будет, капитан. Рассветет — увидят...

— Мы пойдем, — сказал я.

На завал выходили тремя взводами. Слева — Хализов, в центре — старшина Хрусталев, справа — младший лейтенант Гапоненко.

Я шел с Хрусталевым.

Завал оказался нешуточным, в точности таким, как рассказывал командир роты. Идти по нему нельзя — ногу сломаешь. Надо ползти. Но ползти по оседающим стволам, по сучьям не больно-то ловко. Нет-нет, да и брякнет чей-нибудь автомат, стукнет по дереву зачехленная лопата, кто-то сорвется и нашумит.

Стало развидняться, и мы отчетливо увидели сторожевые вышки немцев.

Но с вышек тоже увидели нас.

На отряд обрушился огонь автоматов, минометов и артиллерии. Нас пытались прижать к завалу, отсечь от своих.

Пули с визгом сбривали высоко торчащие сучья поваленных деревьев, в воздух взлетали фонтаны земли, дыма и обломков дерева. Скоро визг пуль потонул в общем гуле. Вздрагивала земля. Вздрагивал завал.

Ведя ответный огонь, мы начали отход.

Били из автоматов по ближней вышке, по кустам, по густым деревьям, в кроне которых могли укрыться фашистские «кукушки», и отходили.

Ударила наша артиллерия. Комдив сдержал слово, а дивизионные артиллеристы оказались на высоте. Мы увидели столбы дыма и огня в расположении врага, заметили, как прямым попаданием снесло одну из немецких вышек.

На душе стало легче, но вдруг я почувствовал, что остро щиплет в носу, а на губах пузырится, словно закипает, сладковатая слюна.

Газы! Я судорожно рванул противогаз.

[8]

Но тут же сообразил — это не газы, это едкий дым от сплошных разрывов и стрельбы плотно повис над сырым утренним лесом.

Наши накрыли немецкие орудия: отсечный огонь противника ослабел.