Данте

Бывшие изгнанники только что вышли из тюрьмы, где им пришлось провести некоторое время и заплатить денежный штраф.

Некая волна напряжения скользила по стоявшей плотно, голова к голове, толпе. Теперь пришла в движение повозка Святого Иоанна рядом с каррочио — боевой колесницей, величайшей святыней флорентийцев. Она была завешана дорогим бархатом и несла изображение Иоанна Крестителя.

А следом за повозкой святого, стыдливо опустив головы, шагали печальные герои дня. В дрожащих руках они несли горящие восковые свечи. Толпа вытягивала шеи, стремясь получше рассмотреть преступников. Всем непременно хотелось знать, с каким выражением они шли и как сидела на них митра — высокий колпак, который превращал его владельца в карнавального дурачка.

— Поглядите на этого долговязого, это Карло Манелли!

— А тот, что идет следом, это Басчира Тозинги.

— Как, тот самый, что два года назад в день Марии Магдалины вторгся в наш город? Ему нужно было бы отрубить его длинноносую голову, этому наглецу!

— Зачем же столь сурово, милая донна! Ведь он тогда кричал «Мир, мир!», а потом сразу сбежал!

Смех толпы покрыл насмешливые слова, в которых, несмотря на внешнюю невинность, скрывалось немало желчи.

У Джеммы, гордой женщины из рода Донати, супруги изгнанного Данте Алигьери, было застывшее, непроницаемое лицо со сжатыми бескровными губами. Вместе с детьми она отправилась в обратный путь. Дома она призналась:

— Вы совершенно правы, доченьки! Я не пожелаю отцу такого возвращения, да и сам он не согласится на это. Лучше будем и впредь с терпением и верой в милосердие Господа нести свое тяжкое бремя!

Однако Беатриче потихоньку разрабатывала свой план. Она собиралась отправиться к отцу и братьям, вести у них хозяйство, чтобы хотя бы отчасти заменить им утраченную родину. Матушка, конечно, не станет возражать.

В ЦАРСТВЕ ДУХОВ

Свою священную песнь Данте задумал как большое путешествие в ад, чистилище и рай. Началом своего странствия он выбрал Страстную неделю 1300 святого года. Тогда тридцатипятилетний поэт достиг вершины своей жизни. И если, в общем, верны слова, что наша жизнь длится семьдесят лет, то тот святой год Данте был вправе рассматривать как середину своей жизни.

Это было началом поэмы:

Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу…

Три диких зверя — пантера, львица и голодная волчица — нагоняют на заблудившегося страх, однако тень Вергилия, поэта Древнего Рима, является ему и предлагает себя в проводники по двум потусторонним царствам: Аду и Чистилищу. Но в Рай язычнику, представителю земного разума, хода нет — эту миссию может взять на себя лишь блаженная Беатриче — Беатриче, представительница Божественного откровения.

Священная песнь рождается с трудом. Часть за частью, кусок за куском поэту предстоит увидеть все в общих чертах своим внутренним взором, чтобы затем планомерно сочинить ее, подчас в немалых муках. Жар его учащенно бьющегося сердца и безудержной фантазии должен соединиться и породниться с его холодным, зловеще ясным разумом.

Вдохновение не всегда посещает поэта, который иной раз безрезультатно пытается привлечь капризную музу поэзии. Тогда могут тянуться дни, недели и даже месяцы, а внутренние голоса хранят молчание, и поэтические образы остаются бескровными схемами.

Однако иногда бывает — часто среди молчаливых людей, на пыльной дороге или во время шумного пира, на который кичливый меценат пригласил бедного странствующего флорентийца, — что в глазах Данте вспыхивает лихорадочный блеск, его уши не воспринимают пустую болтовню, его уста не отвечают навязчивым любопытным и люди, пожимая плечами, отворачиваются от странного невежи — а ему видятся дьявольские рожи, раскаленные железные гробы, ангелы в белых одеждах; он слышит вой грешников и музыку высших сфер — и рождаются удивительные стихи, которые спустя столетия будут по-прежнему волновать думающих людей и приводить их в восхищение. Большие печальные глаза поэта на осунувшемся лице вспыхивают, и бескровные губы произносят едва слышные слова:

— Беатриче, некогда сладостная девушка моих любовных мечтаний, ты превратилась в блаженного ангела, который при помощи загадочных сил небесной любви поднимает меня, грешного, в иной, более прекрасный мир. Зови, мани меня, веди меня, Беатриче, приказывай мне, я следую за тобой, твой Данте!