Данте

Во время застолья у Кан Гранде в Вероне было шумно. Жареная дичь и сочные куски кабана были очень вкусны, а огненное южное вино, вновь и вновь доливаемое из красных пузатых бутылок в искусно шлифованные бокалы венецианского стекла, пришлось по душе самым завзятым кутилам. Громкие речи придавали пиру особый колорит. Гости похвалялись своими приключениями во время последней охоты на кабанов. Расхваливали храброго, знаменитого хозяина дома, который при Генрихе VII был его викарием — враги называли его тогда палачом в суде императора — и который после смерти Генриха все еще высоко нес гибеллинское знамя и держал врагов в страхе. Этот мужественный и честолюбивый человек вел затяжную войну с падуанцами и отобрал у них Виченцу. Каждый знал, что Кан Гранде ведет родословную от простых торговцев маслом, но его успехи давно примирили всех с его низким происхождением.

Первый голод был утолен. Слуги носили в серебряных плошках от одного гостя к другому ароматную лавандовую воду, чтобы те могли очистить руки от жира жаркого. Вино лилось рекой. Поднимались тосты за здоровье его великолепия великого князя Кан Гранде. Речи становились все громче и развязнее. Особенно старался гонелло, пестро раскрашенный паяц, умевший заставить засмеяться любого.

Среди веселой толпы только один выделялся своим мрачным лицом и не притрагивался к вину. Гонелло замечает его и начинает злиться. Как, этот пришлый флорентиец осмеливается не смеяться, единственный из всех хранит молчание, когда гонелло выдает свои шутки? Его нужно проучить, чтобы знал, как правильно вести себя при дворе Кан Гранде!

И теперь начинает сыпаться град насмешек. Мыслимое ли это дело, чтобы девятилетний мальчик мог быть влюблен, и как может звучать любовное признание из уст подобного малыша?! Уж не изложил ли такой влюбленный свое признание сразу в терцинах? Пояснения на этот счет наверняка может дать мессер Данте, ведь он что-то смыслит в поэзии! Громкий смех сопровождает эти насмешливые речи.

Тот, кого высмеивают, резким голосом отвечает:

— Не тебе судить, гонелло, смыслю ли я что-нибудь в поэзии. Но я знаю наверняка, что ты в ней ничего не смыслишь. Поэтому оставайся в своем дурацком мире, где ты чувствуешь себя как дома!

Наступило неловкое молчание. Даже острый на язык шут не находит, что ответить. Вмешивается хозяин стола:

— Меня удивляет, дорогой Данте, что этот гонелло, просто-напросто ветрогон, умеет всем нам прийтись по душе, а вам, которого величают мудрым, он не нравится.

Данте отвечает спокойно:

— Здесь нет ничего удивительного, синьор! Основу для всякой дружбы я вижу в сходстве нравов и родстве душ. Не хочу мешать вам наслаждаться! Мне же позвольте отказаться от этого!

И, низко поклонившись хозяину, Алигьери выходит из-за стола. Никто не шлет ему прощальное приветствие, никто даже не решается засмеяться или пошутить: непонятная серьезность и достоинство этого бледного человека вызывают уважение даже у насмешников. Гонелло же считает уместным сгладить явное недовольство Кан Гранде происшедшим:

— Нам не следует порицать любезного мессера Данте, если он чувствует себя среди нас не в своей тарелке! Он, господа, обитает не в этом мире, где живем мы, — он существует в ином мире, вероятно, среди демонов ада. Ведь я вам уже рассказывал, что говорили о нем две женщины?

— Нет! Так что же они говорили? Расскажи, гонелло!

— Так вот, как-то здесь, в Вероне, Алигьери проходил мимо двери, возле которой сидело несколько женщин. Одна и говорит: «Глядите, вот идет человек, который был в аду. Он возвращается туда, когда ему заблагорассудится, и здесь наверху рассказывает, что видел там внизу». А другая отвечает: «Да, по его вьющимся волосам и цвету кожи видно, что он побывал в огне и дыму».

Всеобщий смех подбодрил гонелло, и он решил рассказать еще одну историю:

— В Сиене мессер Данте нашел в лавке аптекаря какую-то редкую книгу. Он уселся с ней на скамью перед лавкой и углубился в чтение. Читал он несколько часов кряду и не заметил, что у него под носом возник праздник с танцами. Ни разу он не двинулся со своего места и не оторвал глаз от книги. Шума и аплодисментов он не слышал, и когда вечером его спросили, почему он не полюбовался праздником, он был очень удивлен — ничего такого он просто не заметил!

Снова послышался оглушительный хохот. Некоторые из гостей, желая сделать приятное хозяину, выкрикнули:

— Да он просто дурак, господа, не мешало бы его убрать!

Но здесь поднялся сам Кан Гранде:

— Будьте осторожнее в своих оценках, господа! Я знаю Данте Алигьери лучше, чем вы! Он — величайший из людей, которые живут сегодня в Италии, а может быть, и во всем мире. Пройдут века, про нас давно забудут, а его слава будет греметь.

Насмешники смущенно замолчали.

На другой день Данте сидел на балконе в комнате замка, предоставленной ему главой города, и задумчиво всматривался в прелестный пейзаж. Природа блистала осенней красой. Тихий ветерок играл с красно-желтыми листьями, опавшими с виноградников, а смеющееся солнце окрашивало их позолотой.