Данте

— Лорд-командор, позволю себе заметить… Если вы не будете отдыхать и убьете себя, этого «большего» вы не добьетесь.

Руки Арафео, пораженные артритом, походили на корни и дрожали, когда слуга протянул Данте полотенце. Арафео отвернулся, стыдясь собственной беспомощности.

«Если бы он знал, что у нас одни и те же заботы», — подумал Данте.

Я должен отдыхать, но и ты тоже, — сказал Данте.

Человек сжал свои трясущиеся ладони.

— Как могу я отдохнуть, если вы не хотите делать то же самое?

— Ты не я. У нас разные судьбы.

— Ваша ответственность намного серьезнее, милорд. Если бы я сдал тесты на Месте Избрания, то, возможно, моя ноша оказалась бы сходной, но я их не сдал. Я раб, а не ангел, однако все мы служим Императору, каждый по-своему, и я помогу вам нести ваше бремя, насколько получится.

— Обещаю, после заседания Красного Совета я отдохну.

Успокоившись, Арафео кивнул. Данте взял полотенце. Арафео поклонился и отошел, чтобы убрать со стола кубок. Он становился медлительным. В минуты усталости дрожь в его конечностях была заметнее, а ослабевал Арафео с каждым днем все сильнее.

Полторы тысячи лет войны против восьмидесяти лет смиренного служения… И все же оба они слуги. Будь возможность, поменялся бы Данте местами со своим шталмейстером? Он задался этим вопросом и ответил себе:

«Желания такого не испытываю, но, если бы пришлось, жалеть не стал бы. Служение есть служение. Все обязаны играть свою роль. Арафео прав».

Смирение слуги умерило пыл командора.

— Арафео, — позвал он. — Сегодня ты поработал достаточно. Спасибо, что защитил меня от моих же собственных дел. Я ценю подобное. Приказываю: отдохни. Вина я налью себе сам.

Винный поднос загремел, когда слуга поставил его. Арафео печально склонил голову. Он не хотел, чтобы его отпускали, и не хотел, чтобы считали старым.

Защитить человека от боли или спасти его гордость? В эти черные времена каждое решение командора, от несущественного до способного потрясти Империум, оказывалось выбором из двух зол. Добро покинуло Галактику. Он устал выбирать. Эти мысли никак не отражались на лице Данте, все еще сверхъестественно красивом, несмотря на годы.

— Как пожелаете, лорд-командор, — тихо ответил Арафео и неохотно удалился.

Данте подошел к столу и выпил вина. Он переживал за Арафео и злился, что приходилось отсылать слугу ради его же блага. Он должен соблюдать осторожность, чтобы на заразить Арафео тем же самым раздражением. Шталмейстер не виноват, что постарел.

Принесенная Арафео еда уже остыла. Вкусная, она все равно казалась пеплом во рту. Данте, впрочем, съел ее, наслаждаясь первой за несколько дней твердой пищей. Он жевал медленно, запивая мелкими глотками вина. После каждой кампании заново привыкать к такому питанию приходилось все дольше. Данте ел и уверял себя, что его все устраивает и этого достаточно. Он игнорировал иной аппетит, терзающий его тело и душу, — голод, который наполнял его мечты ярким блеском крови. Соблазн Красной Жажды был силен. Ему следовало сопротивляться, ибо такую жажду можно утолить лишь на время, после чего зависимость станет сильнее.

Желание пить влагу жизни мучило всех сынов Сангвиния, и оно было древним. Данте отрицал эту потребность. Он отказывался признавать свою тягу. Он не слушал собственное тело, которое говорило ему в минуты боли и усталости выпить кровь всего одного смертного, чтобы сила вернулась и дух воспарил.

Данте бы не стал. Он не употреблял живую кровь после войны на Эрее. С тех пор он не желал ставить свой комфорт выше чужой жизни. Появившаяся слабость изматывала его, но он не хотел так выходить из ситуации.

Он был ангелом, а не чудовищем.

Через полчаса Данте вышел из помещения для омовения и отправился в армориум. Доспехи оказались тщательно почищенными и отремонтированными. Они выглядели словно музейный экспонат за стеклом.

Он посмотрел сквозь стекло: отражание его морщинистого лица сливалось с нестареющей золотой маской Сангвиния. Они походили друг на друга, поскольку Данте приобрел сходство с повелителем во время Перемены Крови. Он моргнул — золотая маска Сангвиния так не могла. Уста примарха оставались открытыми в вопле праведной ярости.

«Так жаль, что самый вдумчивый и послушный из сыновей Императора запомнился в таком гневном облике», — подумал Данте. На кораблях Кровавых Ангелов и в крепости-монастыре на Ваале имелись тысячи изображений Сангвиния, но это оставалось самым известным — яростно кричащий примарх, спустившийся с небес, чтобы пролить кровь и встретить смерть.

Если бы более мягкая часть естества генетического отца восторжествовала, если бы не было постоянной жажды битвы, имей Данте возможность выбирать, он пожелал бы себе участь устаревшего музейного экспоната, не нужного в дни мира. Он хотел этого не только ради других, но и ради себя. С миром настал бы покой и конец всех трудов…

Впрочем, мир никогда не наступит. Войне нет конца. Данте никогда не обретет покой. Так давным-давно сказал Араезон. Так говорили все сангвинарные жрецы во время Избрания. Горько, но командор знал об этом лучше других.