Данте

т. е. в последнем счете, воля к несвободе, к неподвижности, у Данте – только извне, а внутри – воля к движению, к освобождению, хотя бы ценою всех порядков и строев, т. е. в последнем счете, воля к Революции, в смысле религиозном, более глубоком и окончательном, чем только политический и социальный смысл всех доныне бывших революций.

В этом именно, самом глубоком, религиозно-революционном существе своем, Данте – одно из величайших явлений человеческой воли, чем и определяется особенность, единственность его художественного творчества. Только одному из четырех великих, по силе творческой воли равных ему поэтов, Эсхилу – Данте подобен, а трем остальным – Гомеру, Шекспиру и Гёте – противоположен. Эти трое – созерцатели; Данте – деятель. Эти широки; Данте глубок. Эти «центробежны» – идут от себя к миру; Данте «центростремителен» – идет от мира к себе или к Богу. Весь Данте, il Dante (в том смысле, в каком люди XIV века называют этим именем «Божественную комедию»), Данте весь, в жизни и в творчестве, – одна прямая, в глубь, в человека, и в высь, в Бога, идущая линия; одна, в одну точку бьющая молния.

«Более напряженного, чем Данте, я не знаю ничего», – глубоко и верно понял Карлейль. Творчество Данте, так же, как и вся его жизнь, есть нечто, по степени напряженности, в самом деле, единственное в мире. Весь Данте, il Dante, – как слишком натянутая на луке, готовая лопнуть тетива; может быть, лук так натянут умирающим на поле битвы бойцом для того, чтобы пустить в сердце врага, с последним усилием, последнюю из колчана стрелу: этот враг – Смерть, а победа над ним – Воскресение.

Крайняя сжатость, сгущенность, сосредоточенность всего, что Данте думает и чувствует, – главная, и тоже единственная, ни с чем у других великих поэтов, кроме Эсхила, несравнимая сила Данте, – происходит от этой напряженности. Самые сильные слова у него – самые краткие, как будто невольно, из крепко сомкнутых уст срывающиеся, – такие, как этот упрек, обращенный к Беатриче земной:

Жалость убивает ваш смех[5].
...Я смерть мою прощаю той,
Кто жалости ко мне не знала никогда[6],

и упрек, обращенный к Беатриче Небесной:

Мне боль такая растерзала душу,
Что я упал без чувств, и что со мною было,
Она одна лишь знает[7].

Или такие слова, как эти:

Ужели Ты, за нас распятый...
Святые очи отвратил от нас?[8] —

этот вопль человечества к Сыну, как будто отвечающий воплю Сына к Отцу: «Боже Мой! Боже Мой! для чего Ты меня оставил?»

Самые деятельные люди – самые молчаливые; меньше всех говорит тот, кто больше всех делает. Данте – один из самых молчаливых, потому что один из самых деятельных людей в мире. Как это ни странно, главная сила этого великого художника слова не в слове, а в молчании.

Внутренняя жизнь человека безгранична; слово ограниченно: это чувствует Данте лучше других художников слова; лучше из всех чувствует, как относится то, что можно и надо сказать, к тому, о чем надо молчать. Чем глубже чувство, тем безмолвнее. Правда в чувстве, ложь в словах. Данте – самый молчаливый, потому что самый правдивый из всех говорящих художников. Так, как никто из них (может быть, опять кроме Эсхила), умеет он останавливаться там, где нужно; сдерживать самое неудержимое в себе, как всадник уздою сдерживает коня над пропастью:

...Узда искусства
Не позволяет дальше мне идти[9].

Лучше Данте никто не исполнил мудрую заповедь древних мистерий «скрывать глубины», kryptein ta bathea.

Только о предпоследнем, главном для него, он говорит, а о последнем, главнейшем, молчит. В слове для него весь мир, а в молчании – Бог.

Творчество Данте взрывчато, потому что дух его революционен, а революция есть взрыв. Внутренний огонь для Данте горит не как лампада тихим и ровным пламенем, а внутренними вспышками, взрывами, как порох.

Данте, большой любитель всех точных знаний, мог бы согласиться с определением главного творческого метода своего, как механики взрывов. Лучше многих нынешних философов понял бы он, что значит бергсоновская «мистика механики»[10], потому что Бог для него есть «Первый Двигатель» небесных тел, «великих колес», rote magne[11], и необходимость механики – законов движения, есть божественное чудо «любви, движущей солнце и другие звезды».

Только поняв эту «механику-мистику» взрывов, мы поймем главную особенность, единственность Дантова творчества.