Данте Алигьери

Дуранте брел по переулку, шаркая ногами. Он думал о том, что нужно уехать из этого города, куда-нибудь… все равно куда. Отцу он не нужен, ему милее дети мадонны Лаппы. А может, даже и они не нужны. В последнее время старому Алигьери все стало безразлично, он не заказал мессы, когда тяжело болела сестричка Гаэтана, да и братца Франческо отдал в дешевую школу. Все копит и считает деньги, а как праздник — напивается в хлам и бесстыдно жалуется на бедность, хотя владеет домами и землями. Но у братика с сестрой хотя бы есть мать, а у Дуранте давно уже нет даже Паолы.

…И Беатриче тоже нет. Она все равно что умерла, лучше бы она умерла…

«Беги отсель иль в пламени сгори!»
Лицо мое цвет сердца отражает.
Ищу опоры, потрясен внутри…

Он испуганно оглянулся, сам зная, что сие совершенно напрасно — голос прозвучал внутри. Строки чеканные, как ограда дуомо Санта-Репарата, подхватили его и понесли, словно давешнюю птицу. Откуда же эти стихи? Может, их читал учитель на уроке латинской грамматики? Но Данте не помнил таких строк. Да и ведь это не латынь вовсе, а народный язык.

Неужели это его сочинение? Ни разу еще он не ощущал такого восторга, даже когда наблюдал за своей моделью мироздания, спрятавшись под лимонным деревцем. Теперь его не могли устрашить ни отец, ни Джемма, ни прочие невзгоды. Он умеет создавать строки, управляющие жизнью, как напишет — так и случится.

Надо было придумать продолжение, но на ум не приходило никакой рифмы, кроме «умри». Он упрямо шевелил губами, перебирая варианты так яростно, будто смерть и вправду угрожала ему. Он не замечал, что разговаривает сам с собой. Переулок становился все уже, казалось, серые каменные стены сейчас сомкнутся, как волны, и поглотят его.

Мне камни, кажется, кричат: «Умри!»
И чья душа в бесчувствии застыла,
Тот не поймет подавленный мой крик…[22]

Дуранте жадно искал продолжения, но магический ветер, подхвативший его душу, сник так же внезапно, как появился. Остались лишь сладко ноющая боль в груди и странное чувство благодарности… только вот к кому?

Пиная носком башмака мелкие камушки, мальчик медленно шел к дому, не замечая двух маленьких девочек, внимательно наблюдающих за ним из окна.

— Смотри, Джемма, это ведь твой жених идет, — сказала одна из них. — Какой смешной, сам с собой разговаривает.

— Ну и пусть, — отозвалась ее подружка, — какое тебе дело?

— А тебе разве не интересно, какой у тебя жених? Вдруг он сумасшедший?

— Какой ни есть — зато мой, — ответила Джемма, — а тебя вот вообще не просватали.

И она решительно закрыла ставни.

* * *

Личная жизнь Данте отражена в мультипликационном фильме да и во многих других популярных источниках весьма однобоко. Беатриче, платоническая возлюбленная, как, вероятно, было в действительности, она же — нежно-жертвенная любовница (по версии создателей «Ада Данте»), и абстрактные блудницы (опять же по аниме-версии). Между тем у Данте была нормальная, вполне благополучная семья: жена и трое детей, которые, кстати, оказались верными поклонниками отцовского творчества. Супруга Джемма Донати, подарившая поэту детей и на несколько лет его пережившая, не удостоилась ни одного, даже самого незначительного упоминания о себе в его творчестве. По какой причине? Неужели женщина, с которой он так долго прожил, была ему полностью безразлична? В книге немецкого историка Франца Вегеле (1823–1897) «Данте Алигьери: Его жизнь, сочинения и политическая теория» (1879) этот вопрос освещается весьма подробно. Немецкий исследователь пишет о рыцарском культе Прекрасной Дамы, привнесенном в итальянские города трубадурами из Прованса. Этот культ не имел отношения к браку и даже к любви в нашем понимании. «Трубадур, — пишет Вегеле, — мог воспевать какую угодно женщину, только не собственную жену; для него было безразлично, была ли замужем или нет та дама, служению которой он себя посвящал, и нравилось ли ей или не нравилось это поклонение».

То есть Данте мог вполне сносно относиться к Джемме и даже любить ее, просто говорить о чувствах к своей жене считалось для поэта дурным тоном.