Данте Алигьери

Первый университет Европы появился в Болонье, точная дата его открытия не известна. История уходит корнями в XI век, когда жил и преподавал глоссатор[26] Ирнерий (около 1050 — после 1125), и еще дальше в глубь веков, ко времени правления Юстиниана Великого, византийского императора, создавшего Corpus juris Civilis — Свод гражданского права. Именно Ирнерий (его имя также транскрибируется как Варнерий, Вернерий или даже Гарнерий) основал в Болонье правоведческую школу, ставшую впоследствии университетом.

От прочих высших учебных заведений Европы болонская школа отличалась властью студентов (universitas scholarium), а вовсе не профессоров (universitas magistrorum), как это было принято повсюду. Профессора избирались студентами на строго определенный срок, причем им запрещали преподавать в иных местах. Болонский профессор полностью зависел от своих учеников и не имел никакого особого статуса, кроме таланта и харизмы. Тем не менее преподавать туда шли охотно, университет процветал, заставляя расти и развиваться и сам город, наполняемый приезжей молодежью со всех концов Европы.

Двери университета были открыты и для женщин, причем их даже допускали к преподаванию. Дочь юриста Аккурсия, Дота д’Аккорсо, удостоилась степени доктора права еще в XIII веке, сохранились в летописях имена и других известных юристок.

Постепенно вузы начали появляться и в других странах Европы. В середине XII века в Париже открылась Сорбонна, а когда вскоре оттуда по политическим причинам отчислили всех англичан — появился Оксфорд.

К моменту рождения Данте в Европе насчитывалось уже около полутора десятка университетов. Возник вечный конкурент Оксфорда — Кембридж, во Франции к тренду подключились Тулуза и Монпелье, а на Пиренейском полуострове открылись сразу три крупных университета — в Лиссабоне, Саламанке и Мадриде.

Все они имели немного разные специализации, Болонский же университет традиционно специализировался в правоведении. Наш герой планировал стать юристом, поэтому, конечно же, он оказался в Болонье.

* * *

— Все же не люблю я гулять под ней. Такое ощущение, что она вот-вот обрушится на тебя. А ее ведь еще хотят поднять вверх.

— Тебе ли, флорентийцу, бояться башен? У вас их как грязи.

— Есть, да только стоят они обычно недолго. Только кто-нибудь построит башню повыше, смотришь — его в чем-нибудь уже обвинили и строение сровняли с землей. А камни утащили, чтобы выстроить свою башню.

— Да уж… хорошо, что я не из Флоренции. Но Пистойя недалеко от нее, боюсь, мы еще увидим, как она станет флорентийской окраиной. Вы уже давно накладываете на нас свои длинные руки. И у вас выйдет, я не сомневаюсь. Говорят же: есть пять стихий — огонь, вода, воздух, земля и… флорентийцы.

Так разговаривали двое студентов-правоведов, стоя под сенью знаменитых болонских башен — Азинелли и Гаризенды — ранним весенним утром 1282 года. Одного, совсем юного, звали Чино да Пистойя[27], другой, постарше, был наследник дома Алигьери, Дуранте. Молодые люди готовили себя к серьезной жизни юристов. Правда, это не мешало им пописывать стихи на полях завещаний. Подобное развлечение грехом не считалось. Наоборот, исписанные поля служили своего рода защитой от происков хитрых родственников, которые так и рвались вписать в документ какой-нибудь незаметный, но крайне выгодный для себя пункт.

Чино да Пистойя разделял гибеллинские взгляды. Это было очень закономерно для человека, увлеченно изучающего римское право, ведь идеалом гибеллинов являлась империя. Данте тоже чувствовал величие идеи о гигантской общине, организованной по единым имперским законам, принципам и нормам. Как и все болонские студенты-правоведы, он почитал Ирнерия, жившего в конце XI века. Этот гений юриспруденции создал новый метод изучения римского права и разработал форму глосс — ясных и логичных примечаний, которые объясняли смысл законов.

Гвельфская картина мира, складывающаяся из множества мелких общин, в каждой из которых жизнь обустраивается по-своему, нравилась Данте значительно меньше, но он называл себя гвельфом, не решаясь нарушить семейной традиции. К счастью, в университете конфликт между политическими партиями переживался не столь остро, как во Флоренции. Студенты жили более интересными вещами.

— Зачем ты меня сюда привел, — спросил Данте товарища, — смотреть на облака?

— На облака, разумеется, — хихикнул Чино, — и чуть ниже. Смотри, вон красотка из рода хозяина этой башни. Подойдем, познакомимся?

Мимо действительно проходила молодая девушка в дорогой зеленой накидке. Данте хмыкнул:

— Хозяина какой именно башни? Надеюсь, Гаризенды? А то еще заставят построить такую же!

— В каком смысле? — удивился Чино.

— Ты что, не знаешь эту историю? — Алигьери усмехнулся. — Один молодой человек влюбился в дочку богача, и ему пришлось построить самую высокую в городе башню, чтобы папаша отдал за него дочку. Удивительный осел!

Он расхохотался так громко, что девушка обернулась и, ускорив шаги, скрылась за башенным углом.