Данте Алигьери

— Ты приехал! — Она с надеждой посмотрела в глаза пасынку. Впервые в жизни. Раньше ему не удавалось поймать мачехиного взгляда — она всегда устремляла его на мужа. — Отец оставил много неразрешенных дел. Тебе нужно их закончить… ну и разобраться, как вообще вести подобные дела.

— Это еще зачем?

— Разве ты не собираешься продолжать? Осталось столько полезных связей…

Данте посмотрел на мачеху с яростью, она испуганно потупилась и тихо заговорила:

— Нам ведь деньги понадобятся. Ты еще университета не окончил, Франческо надо учить, Гаэтану придется замуж выдавать. Кстати, ты не подумал, за кого ее просватаешь?

— Я?

— Отец не успел, — вздохнула мадонна Лаппа, — ты знаешь, он болел в последнее время. Кстати, тебе нужно нанести визит семье Донати. Ты не забыл о своей невесте?

Разумеется, он помнил о факте существования Джеммы, но не саму девушку. Он даже не узнал бы ее на улице. Когда Алигьеро ходил договариваться с ее отцом, Данте ждал его во внутреннем дворике. Он видел каких-то маленьких девочек, кажется, ему даже показывали, кто из них его невеста, но он не запомнил.

— Не много ли для начала? — поинтересовался он у мачехи. — Не будет ли более благоразумным вначале заняться приведением в порядок дел?

— А женитьба разве не дело? — удивилась мадонна Лаппа. — Дело, да еще какое! Донати просто спасение для нас — они очень зажиточные, чем скорее наши семьи соединятся, тем лучше. Но я совсем заболтала тебя, проходи скорее к столу.

Пасынок, пробормотав что-то нечленораздельное, начал подниматься на верхний этаж, где находилась его бывшая детская.

После долгой отлучки комната показалась ему странно маленькой. На столе лежали нераспечатанные письма. На верхнем виднелась подпись «Донати». Что еще за новости? Разве он обязался жениться в какой-то определенный срок?

Чувствуя, как внутри вскипает гнев, Алигьери вскрыл письмо и увидел сонет. Троюродный брат его невесты по имени Форезе предлагал свою дружбу. Он узнал от общих знакомых об удачных поэтических опытах Данте и решил познакомиться с будущим родственником поближе. Стиль послания напоминал веселую студенческую пикировку. Форезе в стихах предлагал Данте пройтись вместе по злачным местам Флоренции, но опасался, что будущий нотариус испортит обувь, ибо боится жира, который может испортить важные документы, и не намажет свои сапоги, как это делают все нормальные люди. Алигьери, развеселившись, присел за стол и накатал ответный сонет — еще более заковыристый и безумный — на тему полноты Форезе, о которой узнал из послания.

«Душа моя преисполнена беспокойством о тебе, о будущий друг, — написал он под стихами, — ведь злачные места бывают порой невероятно узки. Немало смелых искателей приключений застревают, пытаясь проникнуть в долины земных наслаждений. Им приходится пребывать в этом жалком состоянии многие дни, ожидая, пока какой-нибудь добрый горожанин не вытащит их, будто затычку из кувшина, или пока они не исхудают вследствие вынужденного воздержания от пищи».

Посмеиваясь, он сложил листок и позвал слугу, приказав ему немедленно отнести послание в дом Донати. Тут же откуда-то появилась повзрослевшая Гаэтана.

— Братец приехал!

Походила вокруг, поспрашивала о болонской моде — как будто брат ездил учиться не на факультет правоведения, а в портновский цех.

— Мода как мода. Уж не как во Флоренции — с сосцами напоказ.

Гаэтана хмыкнула:

— А сам? Не успел приехать — уже записочки посылаешь!

Данте не удостоил сестру ответом.

Слуга скоро вернулся со встречным посланием. Форезе приглашал будущего родственника в гости — помянуть старого Алигьеро за стаканом доброго вина. Повод — достойнее не придумаешь. К тому же заодно можно было исполнить долг чести, навестив невесту и ее родителей. Наскоро перекусив мачехиной стряпней, он отправился знакомиться.

Форезе оказался толще самых карикатурных предположений. Его жирное тело так и норовило выползти из весьма обширного кафтана. Впрочем, чему удивляться? Ел он, можно сказать, без перерыва. Знакомясь с Данте, успел умять полтарелки засахаренных фруктов. При этом он носил прозвище Биччи, что значит «Башенка».

Покончив со сладостями, Биччи-Форезе предложил новому приятелю выпить заупокойную чашу не дома, а в одном замечательном погребке. Старому Алигьеро повезло. Его сын сильно озаботился упокоением отцовской души. Чаша следовала за чашей. Наконец Данте вспомнил о своей невесте.

— А разве вы еще не обручены? — удивился Форезе.

— Мне только восемнадцать, — возмутился Данте, — уж не хотите ли вы сказать, любезный друг, что уже пресытились нашей едва родившейся дружбой и хотите избавиться от меня, пихнув в объятия вечно ворчащей жены?

Форезе захохотал так, что складки жира пустились в пляс.

— О нет, почтеннейший! Противопоставляя нашу дружбу всему иному как драгоценнейшее сокровище, я желаю сохранить ее исключительно бережным и заботливым к ней отношением. Горячее чувство к вам все же не позволяет мне обойти молчанием следующий факт: обручение — не цепь, а скорее кость, которую можно кинуть кровожадному Гименею, дабы он оставил тебя в покое на некоторое время.