Данте Алигьери

в-третьих, близкие отношения Примаверы с Гвидо Кавальканти;

в-четвертых, конфликт между Данте и Гвидо, завершившийся голосованием нашего героя в поддержку изгнания из Флоренции его бывшего лучшего друга.

Все вышесказанное в очередной раз подтверждает известную французскую поговорку: «Cherchez la femme» («Ищите женщину»). Вполне вероятно, что именно Примавера, а вовсе не политические или эстетические разногласия, стала причиной разлада дружбы двух поэтов. Хотя, конечно, мог сыграть роль и рейтинг в мире поэзии. Кавальканти отдал титул первого поэта Флоренции именно Данте Алигьери.

Но попробуем представить себе эту долгую и нерадостную историю двух друзей-поэтов с участием женщины.

* * *

Данте нервно ходил взад-вперед по комнате, пытаясь завершить сонет. Рифма не давалась, а вечером его ждали с новыми стихами на очередном собрании. Эта встреча не несла ничего особенно важного для поэтической славы, но туда собиралась прийти жена Симона деи Барди. Молодой Алигьери не пропускал ни одной вечеринки, куда была приглашена Беатриче. Сей факт его самого не радовал. Не один раз он давал себе зарок с ней не встречаться, но тщетно: стоило ему только услышать о предполагаемом визите дамы деи Барди, — ноги сами несли его туда же. Но, увидев ее, он словно цепенел, избегал перемолвиться даже словом, оказывая подчеркнутое внимание ее подруге Джованне.

Он не мог вспомнить, когда его охватило это наваждение. Неужели с тех далеких детских времен, когда, взявшись за руки, они убежали с праздника? Маленький космос, он же ад, сделанный из остатков фальшивой реликвии… а может, подлинной? Мальчик тогда не уничтожил своего космоса — он остался безмолвно существовать, накрытый, будто игрушечной могильной плитой, плоским камнем и присыпанный землей. Проходя мимо дворика с лимонным деревом, Данте каждый раз невольно замедлял шаги, подавляя в себе желание раскопать холмик и открыть ямку. Что он хотел увидеть или вспомнить? Глаза той мудрой, все понимающей девочки? Или ощутить давнее сладостное ощущение детского всемогущества, чувство Творца, любующегося только что созданным миром?

* * *

В это время Гвидо Кавальканти находился в алькове своей любовницы Джованны, которую многие звали Примаверой. Он считал ее недостаточно утонченной для своего уровня, потому тщательно скрывал эту связь.

Его рука мечтательно бродила по мягким персям благосклонной дамы. Поэт бормотал себе под нос рождающуюся канцону:

— …О вы, благословенные холмы, по вашим склонам нимфы… и ты… о… ты…

— Сегодня купцы венецианские опять приехали, — прервала поток поэзии приземленная возлюбленная.

— Купцы… — поморщился Гвидо, — о, зачем эти купцы?

— Они привезли какое-то особенное серебро, — охотно поведала не слишком интеллектуальная красавица, — узор выкован так тонко, что и паук бы обзавидовался.

— Да, это восхитительно, — согласился Кавальканти. — У меня дома есть один такой кубок…

— А у меня нет даже маленького украшения подобной работы! — Примавера скроила обиженную гримаску.

— У тебя есть муж, дорогая, — ответствовал Гвидо.

— Но ты втрое богаче моего мужа, — не сдавалась возлюбленная, — и потом, дорогой! Я же так рискую, принимая тебя в этом доме!

— Я рискую не меньше.

Поэт понял, что свидание подходит к концу, и начал озираться в поисках одежды. Джованна рассмеялась:

— Ха-ха, и чего же тебе будет? Мой муж не будет драться, он просто отдаст меня под суд. Как будто не знаешь: вся вина падет на меня. Ты — мужчина, к тому же свободный.

— Свободный? О нет, дорогая! Разве можно сохранить свободу, увидев тебя хоть раз?

— Я стала бы еще красивее в платье с серебряным поясом, — напомнила Примавера.

Поэт тяжело вздохнул:

— Ну хорошо, милая.

* * *

…Отчаявшись подобрать рифму, Алигьери отправился бродить по улицам.

Солнце еще не поднялось высоко. Оно ласково румянило серые стены и поблескивало на белых перьях взлетающих голубей, копя силы к дневному зною.

Данте шел по одному из своих любимых переулков. Он наслаждался тишиной и чистотой — сюда никогда не забегали вездесущие свиньи и их визгливо кричащие хозяйки, здесь не торговали ремесленники из многочисленных городских цехов, чьи изделия, расставленные прямо на земле, обычно так мешались под ногами. Цеховой люд в последнее время сильно обнаглел. Пополанам не давали покоя «Священнейшие установления города Болоньи», принятые против тамошней аристократии. Во Флоренции, видимо, всё шло к тому же. Мастеровые без конца жаловались на нобилей, буквально засыпая правителей города доносами и кляузами.