Данте Алигьери

Всадник принялся буравить собеседника пронизывающим взглядом. Потом пробурчал себе под нос:

— Сбился, говоришь? — И, подъехав вплотную, проговорил угрюмо: — Ты лучше кому другому сказку расскажи. Дорогу на Ареццо потерять невозможно, она вдоль реки идет. И поболе моей тропинки будет… раз в несколько. Давай, говори, кто ты и зачем приехал, а то по-другому спрошу.

— Я Дуранте Алигьери, мой род ведет начало от славного рыцаря Каччагвиды. А с дороги я сошел, — тут он запнулся, не решаясь говорить про войско, — в поисках своих товарищей.

Незнакомец задумался и посветлел лицом:

— Хм. А ты не из круга ли Гвидо Кавальканти? Мне тут недавно пересказывали одну канцонку некоего Алигьери, что-то вроде: «Лицо мое цвет сердца отражает… / И опьяненье трепет порождает. / Мне камни, кажется, кричат: «Умри!» / И чья душа в бесчувствии застыла…» Нет, дальше не вспомню.

— Тот не поймет подавленный мой крик… — удивленно продолжил Алигьери. — Да, это мое. Услышать свои стихи здесь, в такой глуши? Я потрясен!

Собеседник тут же снова посуровел:

— Но-но, юноша! Наша глушь поизысканнее вашей Фьоренцы, которая уж давно превратилась в страну сапожников да торгашей. Замки графов Гвиди, похоже, скоро станут последними островками безопасности для приличного человека. Потому-то мы не особенно гостеприимны к чужакам. Зато таких, как ты, здесь принимают с радостью. Поехали, попробуем вина из моего погреба.

— Спасибо за приглашение, — учтиво поклонился Данте, — к несчастью, дела заставляют меня…

Граф Гвиди заговорщицки подмигнул:

— Направляясь по твоим делам, нужно непременно пройти мимо моего замка.

— Простите, но я тороплюсь, — решительно возразил Алигьери, чувствуя вскипающее бешенство. Один умник уже посылал его сегодня прощаться с любимыми, которых сам же и назначил. Теперь другой будет не пускать на войну только потому, что заучил несколько строчек его канцоны?

Данте решительно развернул лошадь и, привстав на стременах, хлестнул ее. Животина, уже успевшая отдохнуть, поскакала назад к большой дороге. Если этот Гвиди вздумает гнаться — получит удар кинжалом.

Судя по стуку копыт, граф-самодур все же озадачился вернуть несостоявшегося гостя. Дыхание его коня послышалось совсем рядом. Алигьери обернулся, чтобы сказать колкость, но не успел. Обладатель густых бровей и винного погреба заговорил первым:

— Куда ты так спешишь? Флорентийское войско находится совсем в другой стороне.

— Где? — спросил Данте.

— Неподалеку от моего замка. Они не захотели идти вдоль реки. Это долго, а главное — слишком заметно. Есть другой путь в обход горного массива, правда, там трудный перевал, который между Прато-Маньо и Консумой.

Данте посмотрел на графа недоверчиво:

— А почему я должен тебе верить? Я даже не знаю кто ты: гвельф или гибеллин. Ты ведь даже можешь специально заманить меня в ловушку.

Гвиди усмехнулся:

— Какой в тебе прок? Разве ты — великий воин? А насчет того, кто я, скажем так: я — Бартоломео Гвиди, этого вполне хватает и гвельфам, и гибеллинам, когда они просят меня дать им приют.

И глядя, как его собеседник разворачивает лошадь, добавил:

— Так что не миновать тебе моего угощения.

Бартоломео не соврал. За рощей у замка и вправду расположились на отдых флорентийцы. Ближе к крепостным стенам стояла телега с городским знаменем, около нее расхаживали охранники.

Гвиди повел своего гостя в замок. Там за столом пили вино командиры. Данте узнал главнокомандующего Аймерика де Нарбонна. Рядом с ним сидел Вьери деи Черки. Корсо Донати видно не было.

Черки с удивлением воззрился на своего пропавшего подначального:

— А ты как попал сюда? Я что-то не видел тебя в пути.

— Его привела муза Эвтерпа, — объяснил хозяин замка. — Помяните мое слово, этот молодой человек еще завоюет мир своими стихами.

Аймерик, сидящий с противоположного конца стола, с любопытством оглядел Данте и промолвил:

— Я люблю прованских трубадуров. Но в здешних краях поэтов еще не встречал. Вероятно, вы пишете на латыни?

— Нет, на италийском наречии.

— На этом вашем ужасном вольгаре[43]?! — воскликнул французский рыцарь. — Но зачем? Вы же, насколько я понял, достаточно одарены, чтобы изучить латынь в совершенстве!

— Я достаточно хорошо овладел ею, — объяснил Алигьери, — и согласен, что пока именно латынь — повелитель нашего языка. Но так будет не всегда. Найдутся верные сыны отечества, которые избавят италийский язык от его плебейской грубости. Он станет изысканнее латыни, я это знаю. А чем совершеннее язык — тем выше нация, поэтому я считаю для себя писание на родном языке делом не менее важным для отечества, чем сражения.

Аймерик некоторое время помолчал, переваривая услышанное, потом проговорил с удивлением:

— Ваши рассуждения поразили меня. Но по поводу сражений все же не могу согласиться с вами.

Бартоломео дал знак слуге наполнить опустевший кубок главнокомандующего и объявил гостям:

— Отдыхайте. Завтра вам предстоит нелегкий бой. А сегодня мы вместе и будем веселиться. Эй, музыканты!