Данте Алигьери

— Ты разве не знаешь? Это пошло с тех времен, когда мессир Буондельмонте обещал жениться на дочери другого мессира — Одериго Джантруфетти. А жена мессира Донати, коварная мадонна Альдруда, уже задумала выдать за него свою дочь. И вот она увидела Буондельмонте в окно на улице, вышла нарядная на балкон своего дворца и говорит: «Зайди, у меня что-то есть для тебя». Он зашел, а она привела к нему дочку и говорит: «Это тебе. Бери ее в жены, не правда ли, она красива, как королева?» Тот смутился, он не мог нарушить обещания, данного Джантруфетти. Но Альдруда сказала: «Можешь. Я заплачу им пеню». И он согласился. Девушка была удивительно хороша. А мессир Одериго почувствовал себя смертельно оскорбленным, ведь его дочерью пренебрегли. Он пожаловался друзьям из знатного рода Уберти, и они вместе порешили убить вероломного изменника прямо во время свадьбы. Так брачный пир потонул в крови и началась вендетта между Буондельмонте и Уберти. А они имели огромную силу, и от их войны весь город раскололся на две части.

— Эти коварные Донати, конечно, были гибеллины? — спросил мальчик.

Служанка отмахнулась:

— Кто сейчас уже это помнит? Полвека прошло с тех пор.

«Странно все это, — думал Данте, — если они поссорились из-за невесты, при чем тут император и папа? А отец… получается, он помогал врагу… да нет, почему же помогал, он просто искал для себя выгоды. Или все же хотел помочь? И эти шарики? Части святыни, украденные неблагодарным сыном, или никчемные безделушки?»

Голова грозила лопнуть от обилия тяжких мыслей.

— Паола, — начал мальчик, — ты должна выслушать меня, как если бы ты была священником.

— Что за ересь ты несешь, — недовольно проворчала та, — к тому же слушать мне сейчас некогда: пора варить похлебку.

— Но, Паола…

— Потом, потом…

Короткие южные сумерки уже готовились выйти из тени оливковых рощ, когда старшая служанка, наконец, нашла время.

— Немедленно иди к отцу, — велела она, дослушав.

Дуранте потупился.

— Думаешь, выдерет розгами? — подмигнула Паола. — Ничего не бойся. Это, наоборот, хорошо. Если у тебя есть грех — отцовское наказание его смоет. Лучше ведь один раз пострадать, чем потом вечно мучиться в аду.

На дрожащих от страха ногах мальчик поднялся из кухни в кабинет отца. Патер находился в превосходном расположении духа. Он сидел за своим любимым резным столиком, потягивая вино из кружки и рассказывая соседу Гвидо о Божественном Промысле.

Вообще-то провинившимся детям следовало подходить к отцу без свидетелей, но присутствие постороннего давало надежду на снисхождение. Данте притаился за дверью, собираясь с силами.

— Если будут наступать на меня злодеи, противники и враги мои, чтобы пожрать плоть мою, то они сами преткнутся и падут, — гудел голос Алигьери-старшего, — видишь, все сказано в Писании. Совпадений не бывает.

— Я говорю не о совпадениях, — возразил сосед, — те случаются, когда не ждешь. Но казнь Строцци трудно назвать неожиданной.

Алигьеро усмехнулся:

— На то и рука Господня, чтобы вести путями закономерности тех, кто достоин этого.

Последние слова явно задели гостя.

— С каких это пор лихоимцы стали особенно достойны? — пробормотал он немного невнятно.

Хозяин, однако, и не думал смутиться:

— Вовсе не достойны. Ибо сказано в Писании: «…не сообщаться с тем, кто, называясь братом, остается блудником или лихоимцем… с таким даже и не есть вместе»[13]. Угощайся, кстати. Этот цыпленок особенно хорош с кардамоном.

Дуранте, вновь погрузившийся в тяжелые мысли, забыл, что он прячется, и громко шаркнул башмаком.

— Кто там?! — крикнул отец.

Прятаться дальше стало бессмысленно. Мальчик вошел и решительно протянул на ладони пять коралловых шариков:

— Вот. Я нашел их под лестницей.

Жесткая рука патера схватила его за подбородок:

— Когда нашел? Сейчас?

Сын, преодолев искушение кивнуть, тихо ответил:

— Несколько дней назад. Я их спрятал. Вдруг сестрица проглотит. Или подметут.

— Почему не принес мне сразу?

— В тот день вы были заняты. А потом я уже боялся.

— Чего боялся?

— Ну… они ведь дорогие, наверное. Вдруг вы бы подумали, что я украл.

— А теперь больше не боишься? — хохотнул отец.

— Боюсь, — ответил Данте, — но адские муки страшнее.

— Молодец! — Алигьеро, отпустив подбородок, взъерошил сыну волосы и гордо сказал: — Вот какой у меня первенец!

Отпил еще вина и велел мальчику:

— Забирай их себе. Особой ценности они не представляют, а тебя нужно наградить за твою честность.

Так коралловые шарики остались у Данте. В летние праздничные дни он часами играл с ними в крохотном садике между домами. Там росло два деревца — лимонное и апельсиновое. Под одним из них мальчик вырыл небольшую ямку и с помощью конуса из куска грубой кожи придал ей форму перевернутой пирамиды. Глинистая почва не позволяла его творению осыпаться. На стенках Данте разместил на разных расстояниях четыре мелких шарика, а в сужающуюся воронку положил большой. Это была Земля, а вокруг нее ходили планеты. На закате, когда город затихал, мальчик садился на корточки и долго неотрывно смотрел в темную ямку. Ему казалось, будто он владеет целым миром, подобно Богу…

* * *