Данте, который видел Бога. «Божественная комедия» для всех

После перенесения папского престола в Авиньон контроль государства над Церковью усилился, и многие епископы и кардиналы стали назначаться не по их добродетелям, а по желанию короля. Служители Церкви придавали все большее значение денежному аспекту индульгенции, в отдельных случаях превращая эту практику в торговлю, что и возмутило Лютера. Последний, однако, вместо того чтобы подвергнуть жесточайшей критике отклонения в системе (что было бы совершенно справедливым), решил пойти по наикратчайшему пути. Чтобы пресечь зло на корню, он отверг сам факт индульгенции, не заметив, что таким образом отсек центральную идею христианства — тот факт, что последователи Иисуса причастны преображающему деянию, которое порождает Он Сам. В конце концов он придет к мысли о том, что благодать Христова спасает человека только в смысле приведения его в рай, но не влияет на его земную жизнь. Здесь открывается еще одна большая тема, но пора вернуться к Данте.

И я: Твое желанье я свершу;
Но у меня сомнение родилось,
И я никак его не разрешу…

[Да, обещаю («твое желанье я свершу»), что буду молиться о тебе. Однако меня гложет одно сомнение, и я не успокоюсь, пока не найду ответа на свой вопрос.]

Возникшее, оно усугубилось
От слов твоих, мне подтвердивших то,
С чем здесь и там оно соединилось…

[У меня уже было это сомнение (оно родилось в предшествующем диалоге в другой песни); но раньше это было просто сомнение, а теперь, когда ты так говоришь, оно усугубилось.]

…Как ты сказал, теперь уже никто
Добра не носит даже и личину:
Зло и внутри, и сверху разлито…

[Мир летит к чертям. Мир лишен всякой добродетели, добра больше нет, и кажется, что зло побеждает.]

Как часто, жалуясь, мы говорим то же самое: «Нет больше нравственности. В мое время все было иначе…» И Данте так говорит. Он не единственный: в любую эпоху найдется человек, сетующий на зло времен. Поэт Шарль Пеги замечает: «Дурное время было и при римлянах». Однако продолжает: «Иисус <…> не прятался за дурным временем. <…> Он использовал Свои три года. Но Он их не потерял, не употребил их на то, чтобы стенать и ссылаться на дурное время. <…> Он это остановил. И как просто. Создав христианство. <…> Он никого не заклеймил, не обвинил. Он спас. Он не обвинил мир. Он спас мир»[170]. Утешимся. Зло было во времена Римской империи и во времена Данте — есть оно и сейчас. И есть Иисус, есть христианство, которое спасает нас, которое позволяет нам смотреть на зло времен с уверенностью, что судьба мира, даже судьба злых времен — благая судьба.

Вернемся к вопросу, который Данте обращает к Марко. В мире нет добродетели; более того, он словно кишит злом, постоянно порождает зло; из чрева мира непрестанно изливается всепоглощающее зло.

…Но укажи мне, где искать причину:
Внизу иль в небесах? Когда пойму,
Я и другим поведать не премину.

[Объясни мне, почему существует все это зло? Зачем нужна боль, зачем не быть добру? Укажи мне причину, чтобы я мог ее увидеть, понять и передать другим, объяснив, почему мы дошли до такой жизни. Кто-то считает, что она «в небесах», и обвиняет звезды, Божью волю, полагая, что глубинная причина зла находится вне нас: так предначертано, такова судьба. Другие, наоборот, ищут ее «внизу», то есть видят корень зла здесь, на земле, в пределах человеческой ответственности.]

Здесь можно долго рассуждать. Сейчас развелось столько магов, астрологов… Повсюду гороскопы, заклинания… Может быть, никогда наш мир не был столь языческим. Наверное, стоит обратиться ко временам до рождения Христа и вглядеться в человека, который настолько безрассуден и напуган будущим, что верит пророчествам и гороскопам, чтобы защититься от жизненных ударов и потрясений. Потом наступило христианство. Святой Августин положил конец сомнениям, утверждая, что не звезды, а человеческая воля решает судьбы мира[171]. Христианство привнесло в мир идею спасения, поэтому основной вопрос теперь не в том, чтобы предугадать, что произойдет завтра, а в том, чтобы жить ради вечности. Однако, как говорит Честертон, «с тех пор как люди больше не веруют в Бога, это не значит, что они не веруют ни во что, а значит, они веруют во все»[172].

Поэтому теперь, когда христианство перестает быть канвой всеобщего менталитета, мы наблюдаем, как вновь расцветают магические верования древних времен.