Дантон

Робеспьер. Счастье! Этим злополучным словом вы и привлекаете к себе всех эгоистов и сластолюбцев. Кто не хочет счастья? Но мы предлагаем людям счастье не Персеполиса, а Спарты. Счастье — это добродетель. А вы, вы злоупотребляете этим священным словом, чтобы возбудить в сердцах негодяев желание того преступного благоденствия, которое состоит в забвении других людей и в наслаждении излишествами. Постыдная мысль! Из-за нее пламя Революции могло бы потухнуть. Пусть Франция научится страдать, пусть находит радость в страданиях ради Свободы, пусть жертвует своим благополучием, покоем, привязанностями ради счастья всего мира!

Камилл(учтиво-насмешливым тоном, который внезапно, к концу тирады, становится колким и резким). Пока ты говорил, Максимилиан, мне пришло на память нечто во вкусе Платона. «Когда я слышу, — сказал бы доблестный полководец Лахес, — когда я слышу, как человек славит добродетель, и человек этот представляет собой истинного санкюлота, достойного тех речей, которые он произносит, я испытываю неизъяснимое наслаждение. Мне тогда кажется, что это единственный музыкант, достигающий совершенной гармонии, ибо все свои поступки он приводит в согласие со своими словами — и не по якобинской или женевской моде, а на французский лад, который один только и заслуживает названия республиканской гармонии. Когда со мной говорит такой человек, я вне себя от радости, я похож на тех безумцев, что пьянеют от красноречия, — так жадно я впиваю в себя каждое его слово. Но кто славит добродетель, а в жизнь ее не претворяет, тот причиняет мне горькую обиду, и чем он кажется красноречивее, тем большее отвращение внушает мне его музыка». (В конце монолога Демулен поворачивается к Робеспьеру спиной.)

Робеспьер, не произнося в ответ ни единого слова и не сделав ни единого жеста, встает, с тем чтобы уйти. Люсиль, встревоженная направлением, какое принял разговор, и не спускавшая глаз с Робеспьера, берет его за руку и пробует заговорить с ним шутливо.

Люсиль(указывая на Камилла). В этом противном мальчишке сидит дух противоречия. Ты не можешь себе представить, как он иногда меня злит! Милый Максимилиан, вы оба ничуть не изменились. Спорите, как, бывало, в школе, в Аррасе.

От Робеспьера по-прежнему веет холодом; он ничего ей не отвечает и собирается уходить.

Дантон(с самым приветливым видом подходит к Робеспьеру и уже совершенно иным тоном). Робеспьер, мы все трое не правы. Дадим друг другу слово быть отныне послушными одному только разуму и для блага родины позабудем взаимные наши обиды. Я первый подхожу к тебе и протягиваю руку. Прости мне мою минутную вспышку.

Робеспьер. Дантон воображает, что одним словом может загладить нанесенные им оскорбления. Обидчику нетрудно позабыть обиды, которые причинил он.

Дантон. Я, по-видимому, ошибочно приписываю моим противникам свойственное мне великодушие. Но благо Республики для меня важнее всего: она нуждается и в моей энергии и в твоих добродетелях. Если тебе противна моя энергия, то мне отвратительны твои добродетели: мы квиты. Сделай, как я: зажми себе нос, и мы вместе спасем отечество.

Робеспьер. Я не думаю, что есть люди, без которых отечество не могло бы обойтись.

Дантон. Так рассуждают все завистники. Прикрываясь этими красивыми фразами, они выхолащивают все, что составляет силу Нации.

Робеспьер. Сила, не внушающая доверия, это уже не сила!

Дантон. Ты мне не доверяешь? Ты придаешь значение сплетням, которые ходят обо мне, бреду Билло-Варенна? Посмотри на меня. Похож я на лицемера? Ненавидьте меня, но не подозревайте!

Робеспьер. О человеке судят по его делам.

Дантон. Какие же такие за мной дела?

Робеспьер. Ты равно благожелателен ко всем партиям.

Дантон. Все несчастные вызывают во мне сострадание.

Робеспьер. Кто хвастается, что ни к кому не испытывает ненависти и в самом деле не испытывает ее к врагам Республики, тот подрывает мощь Республики. Жалость к палачам становится жестокостью по отношению к жертвам. Из-за этой снисходительности нам пришлось сровнять с землей целые города — один день снисходительности обойдется нам в тридцать лет гражданской войны.