Дао Дзэ Дун

Появление всех предметов и деталей обстановки происходило так вовремя и ненавязчиво, будто их в нужной последовательности производили гены в цепочке ДНК самого Страхова. Гармония «третьего», как было неспроста указано, мира разворачивалась, хоть и без особой радости познавания и удивления, но и без признаков грядущей депрессии. Такого чувства доверия к миру, чувства примирения с ним Страхов не знал с детства… И не страшась того, что увидит наружи, уже был готов подписаться под договорами…

Умываясь, чистя зубы пастой «Фтородент», Страхов немного повспоминал книгу Станислава Лема «Солярис» и разные ее экранизации (уровень доступа 7++): то, как Хари привычным движением разрезает на себе одежду там, где в обычной реальности требуется просто распустить тесемочки… то, как уставший от своей ветхой памяти блудный сын и его отец, уставший от своего ветхого, набитого интеллигентским хламом дома, обретают гармонию на утлой корочке посреди бескрайнего, кипящего на малом огне бульона-океана, который ему — Страхову, когда он смотрел это кино, — всегда хотелось попробовать и прикинуть, не досолить ли, не доперчить ли напоследок… перед титрами.

Он вытерся белым махровым полотенцем с пучеглазым зверем Чебурашкой (уровень доступа не выше 6), потер его ушами по своим, оделся в простую безымянную футболку, джинсы «Рила», новенькие, допотопные, лицензионно-советского пошиба кроссовки Adidas, вышел на контрастно просвеченную стабильно ярким утренним солнцем застекленную терраску, где пахло елями и уходящей вместе с весною черемухой, и, покинув дом, даже не прищурился.

Режим полной адаптации к райским условиям детства, видимо, был встроен в него и теперь активировался автоматически.

Никакие периметры больше не ограничивали Страхова.

Агорафобии как не бывало.

Вирус ностальгии не действовал.

Впереди, перед домом, поднимался волной вековой хвойный лес, справа и слева тянулись в ряд такие же небольшие свежие домики — рубленые, с резными наличниками, у кого-то белыми, у кого-то голубыми. Всего штук двадцать домов слева и справа, прореженных скромными, по большей части явно декоративными садами молодых плодовых деревьев — яблонь, груш, вишен. Такая образцово-показательная среднерусская деревенька периода высокого застоя. Несколько доработанная до ненавязчивого совершенства кистью, к примеру, Юона (уровень доступа 8++). Игрой воображения выглядели только медные крыши домиков. Таких крыш на старых дачах и тем более на деревенских домах быть не могло. Красивые были здесь крыши, красиво отливавшие на солнце, но — медные… по старым меркам, очень дорогие.

Позади деревеньки по-весеннему свежел просторный луг несколько усиленной, кустодиевской избыточности красок. А в стороне от него Страхов отметил по гладкости и ровности мазков обозримое даже без поворота головы и вполне уместное на этой картине поле злаковых. Как будто ржи… Доступ?..

Или мудрец встречающей стороны неспроста намекнул на снятие доступов? Может, информационный доступ здесь повышается сам в силу каких-то иных физических законов.

«Дело как будто сделано, — подумал Страхов, вдыхая полной грудью, потягиваясь изо всех сил в стороны. — Остается только понять, чем здесь до конца своих дней заняться, чтобы через неделю не повеситься от скуки».

Он начал предвидеть, что ему вот-вот сделают такое предложение, от которого он не сможет отказаться. Так и случилось, едва он о том подумал.

— Саша! — услышал он самый родной, каким только мог быть родным, оклик.

Остро кольнуло в сердце и как будто проткнуло его. И сердце как будто лопнуло, но не убило инфарктом, а, напротив, он ощутил, как в нем открылось еще более широкое живое пространство.

Он повернулся к лесу задом, а к дому и лугу за ним передом — и увидел Лизу. Он была свежее, моложе и любимей, чем в первый день их встречи. На ней светились желтенькая футболка, белые короткие шортики и белое полотенце через плечо. Она была по-северному — соблазнительно мягко — загоревшей.

Она неторопливо шла по высокой траве к дому и к нему, Страхову, улыбалась просто — все было так, как если бы они расстались накануне в постели, ночью, заснув бок о бок, а утром она просто проснулась раньше него и сбегала искупаться куда-то, на еще не образовавшиеся в сознании Страхова озерцо или речку. Непросохшие ее волосы струйками свисали до плеч.

Страхов знал точно, что когда она подойдет к нему вплотную, он заплачет, и это будет самое лучшее из всего, что может произойти с ним в этой новой реальности, пробуждая в нем хоть какое-то доверие к ней.

Он давно продвигался к этой реальности, он ее старательно создавал, не зная точного результата. Возможно, эта реальность должна была стать последним из самого лучшего, что он мог вообразить и, значит, создать по своей воле…

Сил идти к Лизе навстречу не было, их просто не должно было быть. Потому что в этот миг он ощутил особый страх, и он знал, что страх превратится в ужас, если он сделает хоть один шаг сам. А так… она подойдет — и больше никакого страха никогда не будет.