Дао подорожника

У неё начался отпуск, который тоже никак не был связан со мной: неделю она собиралась провести у бабушки, потом еще неделю – в походе на байдарках; всё это было давно запланировано, билеты купены, обещания даны. За пару дней до её отъезда мы поругались: это была одна из тех ненужных коротких встреч, которые не приносят ничего, кроме раздражения.

Я позвонил только через два дня – она собиралась на поезд, и добраться до центра за сорок минут я уже не смог бы. Да и не хотел. Ей действительно нужно было отдохнуть. И мне тоже – я ещё не видел многих знакомых, и не был во многих местах, которые нужно было посетить за время отпуска. К тому же, оставшись один, я обнаружил, что у меня почти закончились деньги, а я ещё даже не купил билет.

Между бабушкой и байдарками у неё был один день в Питере, и это был день нашей последней встречи. Московский вокзал, проливной дождь – и ещё два часа у неё дома. Её торопили (она уходила в поход в этот же вечер), кто-то постоянно звонил, и она отвечала ему удивительно ласковым голосом, а я пил чай и говорил гадости.

Было там и несколько совсем небанальных моментов – например, её взгляд, когда она вышла из душа с полотенцем на голове; но подобные мимолетные ощущения невозможно описать, их можно только пережить, да и то довольно быстро начинаешь сомневаться – а было ли там что-то такое, или ты просто выдумал это сейчас, сидя на берегу реки Мононгахелы и глядя на фонари набережной с длинными отражениями, которые очень похожи на свечки в Софийском соборе Новгородского кремля.

Чем нежнее ведут себя люди при расставании, тем тяжелее им расставаться. С другой стороны, когда один из них это понимает и начинает намеренно вести себя грубее – второму становится еще тяжелей. А если это понимают оба… Чем-то средним между эскимосским поцелуем и поцелуем слонов мы закончили наше затянувшееся прощание в подъезде, и я вышел на улицу, чувствуя спокойную, почти незаметную грусть. И вместе с тем – облегчение. Я снова был (эх, еще одна красивая банальность, это нужно не говорить, а чувствовать) никому не нужным и свободным. А может быть, свободным и никому не нужным. Что-то там в математике не меняется от перестановки слагаемых, хотя и выглядит по-другому.

А что-то меняется, хотя выглядит так же. Я сунул руку в карман за сигаретами – кроме сигарет и зажигалки, в кармане оказалась ещё коробочка из-под духов, в которой лежал маленький стеклянный слон. Я хотел вынуть его и посмотреть, но вместо этого вынул сигарету. А слоника в коробке переложил из кармана в сумку, чтобы он не поломался.

# # #

Кошка.

Привет, кошка.

Которая гуляет… И не только по себе.

Кошка – ладошка. Ладошкой гуляет. Иногда по мне.

А теперь уже нет. Теперь я чёрти где.

Кошка – кот. Во! Кот в cапогах.

У чертей на рогах. С людоедами ещё воевал.

А кошка гуляет по Питеру… Нет, её город – Ленин Град.

Где кошка. Где мышка. Уронила банку. Чижа слушает.

«Должен же кто-то слушать мои простые сонеты!»

Читает Гальперина, что я оставил. Мурлыкает. Киска.

Купила бы Wiskas?

Хрен вам, это только негры в Армии Спасения едят.

Чёрные кошки. Рожки? Ага, рога.

А у меня что? Скука. Устану и вернусь.

Нет, тут работа. Закончу и уеду.

Да какая, к чёрту, работа? Все тот же ветер в башне....

По аэропорту быстрым шагом идут парень и девушка. Она – в белом и голубом, он – с переговорным устройством. Догоняю их и иду рядом.

–Не подскажете, где здесь можно достать конвертик?

–Мы вам можем дать, – отвечает парень.

–А вы на чем летите? – интересуется девушка.

–На «Балкане».

–Ну-у-у! – смешно тянут они. – Так вам у болгар надо конверты спрашивать.

–А вы кто?

–Мы Air France!

–Я тоже хотел через Париж лететь, да билетов уже не было. Следующий раз – обязательно с вами!

–Ну идемте, так и быть, дадим вам конвертик.