Дао. Путь воды

На собрании, посвященном памяти Алана Уотса, в Дворце изящных искусств в Сан-Франциско кто-то из публики спросил у Джано Уотс: «Расскажите, каково это было – жить с Аланом?» Она ответила: «С ним не соскучишься! Он весь излучал радость и не было ни дня без сюрпризов. И самый большой сюрприз из всех был шестнадцатого ноября прошлого года». Тем последним вечером своей жизни Алан Уотс играл с воздушными шарами. Он говорил, что их невесомость и это ощущение полета похожи на его «душу, покидающую тело». Той же ночью его душа отправилась в новое путешествие верхом на ветре, заливаясь радостным смехом.

Он оставил нас, живых, страшно тоскующих по его живости, полной человеческой бодрости. Но еще он оставил пустые страницы, вероятно, для нескольких глав о «радости и сюрпризах» в книге о Дао, которую он начал писать. Для многих, с кем он обсуждал свою работу или с кем встречался во время летних занятий по даосизму, пока писал эту книгу, «Путь воды», очевидно, что в последних двух главах из предполагаемых семи Алан хотел показать, как древняя, вечная китайская мудрость может стать лекарством от болезней Запада. А теперь, как бы парадоксально это ни звучало, но ее нельзя считать лекарством или «таблеткой», принимаемой умом, – нужно впустить ее в наше естество, чтобы она преобразила отдельные жизни людей, а уже через них – наше общество.

Эльза Гидлоу, давняя подруга и соседка Алана, часто обсуждала это со мной. Вот что она написала в дальнейшем:

«Алан считал, что современный человек мира технологий, пытаясь полностью подчинить себе природу (через которую он хотел увидеть себя отдельным существом) и все уклады человеческого общества, застрял в ловушке и сам стал подчиненным. Любой контроль требует еще большего контроля до тех пор, пока тот, кто «контролирует», не запутается окончательно. Алану нравилось повторять то, что Лао-цзы[4] говорил императорам: «Управляйте огромной страной так, будто готовите мелкую рыбешку: без особых усилий»[5]. Но нужно понимать, что Алан никогда не считал, что «путь воды» в человеческих делах – это вялый, безответственный и апатичный образ жизни. Поток стекает не только вниз по склону. Вода и влага испаряются, покидают землю, ручейки, реки, океан, поднимаются в верхние слои атмосферы, это как будто «выдох», за которым следует «вдох», а он возвращает воду на землю в виде росы и дождя. Это удивительный круговорот, живое взаимодействие. Нет контроля, нет «главного», все происходит так, как должно, цзыжань.

Мы можем только предполагать, как в своих последних главах Алан собирался поведать Западу о том, что осознать и прожить путь Дао просто необходимо. Но мы знаем наверняка: Дао преобразило его, ведь он позволил проникнуть вглубь его естества, и потому замкнутый, в некоторой степени скованный молодой англичанин, который живет исключительно в своем мире, повзрослел и стал более открытым, непринуждённым, веселым мудрецом. Он верил, что повсеместное принятие глубокой мудрости даосизма может точно так же преобразить и Запад. И эта книга должна посодействовать этому процессу».

Поэтому, когда все указывали на меня – мол, я должен взять на себя завершение этой книги, – я понял, что мне не следует подражать Алану или проникать в его мысли – мне нужно попытаться показать, опираясь на все свои знания о нем, куда именно он пришел. Первые сентиментальные попытки были, скорее, данью уважения. Я оживлял в памяти воспоминания об Алане Уотсе. Мне хотелось поделиться с читателями моим представлением о нем как о цельном человеке, а не только как о мыслителе и писателе. Я написал о нашей первой встрече, когда мы танцевали на пляже Санта-Барбары, о нашем первом восточном ужине, на котором Алан говорил по-японски больше, чем я. Я писал о потрясающих событиях и моментах, что случались во время наших совместных семинаров, ведь тогда-то ясно проявлялось истинное Дао Алана как учителя и человека.

Я помню канун Нового года, когда мы попросили слепого барабанщика сыграть наш рукописный, каллиграфический диалог. Помню, как все подхватили настроение чернильных изгибов и брызг, оставленных кистью, и стали танцевать свой собственный танец, будто их тело – это кисть. Еще был случай, когда мы с Аланом повели слепую девочку в наш тело-разум через касания и движения – и она наконец увидела и почувствовала нас своим внутренним взором. Припоминаю ритуалы и игры, в которые мы играли, свадьбы, которые проводились не в привычном строгом порядке, а в духе истинной любви и единения. Импровизированный тяною, или чайные церемонии, которые проходили хоть и без аутентичной посуды, зато с глубочайшим уважением.

Алан мог философствовать и при этом веселиться. И главной задачей считал также веселить и свою аудиторию. Он мог легко перейти от серьезной учености и обязательного заучивания к новым, более высоким уровням радостного, естественного развития.

Ну а теперь все эти воспоминания – лишь мысли о минувшем. Что происходит с Аланом сейчас? Каковы теперь его непрекращающиеся «радость и сюрпризы»?