По прошествии семи лет произошла ещё одна перемена. Я позволил разуму рассуждать, о чём он пожелает, однако он больше не размышлял о правильном и неправильном. Я позволил своим устам говорить, о чём они пожелают, однако они больше не говорили об обретении и утрате… К концу девяти лет разум предоставил свободу своим проявлениям, а уста — свободу своим речам. О правильном и неправильном, об обретении и утрате я не имел ни малейшего представления ни в отношении себя, ни в отношении других… Внутреннее и внешнее слились в нерасторжимое Единство. После этого не было больше различия между оком и ухом, ухом и носом, носом и ртом — всё было одним и тем же. Мой разум замёрз, плоть и кости слились воедино, а тело медленно растворялось. Я совершенно не осознавал, где пребывает моё тело и что находится у меня под ногами. Ветер уносил меня то в одну сторону, то в другую, и я чувствовал себя подобно высохшей соломинке, подобно листу, сорвавшемуся с дерева. В действительности, было непонятно, я ли иду по ветру или же ветер идёт по мне[8.21].
Эти цитаты говорят нам, что у-вэй напоминает состояние сознания в сновидении — парение, — когда ощущению реального физического мира недостаёт твёрдости и конкретности, которые обычно придаёт ему наш здравый смысл.
Однажды мне, Чжуан-цзы, приснилось, что я был бабочкой, — бабочкой, которая порхала вокруг и наслаждалась полётом. Я не знал тогда, что на самом деле я — Чжуан-цзы. Внезапно я проснулся, и вне всяких сомнений снова стал Чжуан-цзы. Однако до сих пор я не могу понять, действительно ли я — Чжуан-1131,1, которому снилось, что он — бабочка, или же я — бабочка, которой снится, что она — Чжуан-цзы. [111b][8.22]
И ещё: